– А вы хорошо умеете целоваться, – похвалил он Тарновскую, они всё ещё стояли близко, и рука мужчины лежала на плече женщины.
– И не только это я умею, Донат Дмитриевич.
Она погладила ладонью по сорочке и, привычно расстегнув пуговицу, положила нежную руку на грудь мужчине. Прилуков напрягся, вот он, тот самый момент, когда он ещё может отодвинуться и сказать что-нибудь шутливое, снимающее необратимость минуты. Но зачем, зачем мучить себя и уверять, что ему неприятно это прикосновение, что он серьёзный и ответственный человек, занимающий высокое положение в обществе, что у него любимая жена и трое детей, что он не должен, не может себе позволить… Не должен? Не может? Но, чего уж там скрывать от себя, хочет.
Женская рука, словно идя вброд и пробуя глубину, медленно и ласково поглаживала волосики груди, подбираясь к соску. И когда, наконец, достигла его, быстро другою рукой расстегнув сорочку, припала губами к манящей коричневатой горошине.
Донат стоял как столб, в его мозгу всё ещё вяло шевелились мысли, что надо прекратить это действо, затягивающее, как в воронку уже иной судьбы, что это дьявольское наваждение, происки сатаны, в сеть которых он стремительно погружается. Он предчувствовал, что жизнь сворачивает с привычной колеи и женщина, которая уже ловко расстёгивала его брюки, тянет в пропасть, но противостоять этому был более не в силах. Все мысли исчезли, когда сначала руки, а потом и губы охватили кольцом вздыбленную плоть.
Разве можно противостоять древнему инстинкту… В эту ночь Мария насиловала Доната Дмитриевича с таким азартом и профессионализмом, какого он в жизни никогда не встречал. И его, уже обессилевшего от наслаждения, вновь и вновь призывала на своё манящее совершенное тело. И перед глазами возникало прекрасное лицо сирены[14] с чарующим голосом и необыкновенными глазами, завлекающими мужчин так, что они уже не могут сопротивляться. Завлекающими в пучину…
* * *
Прошло две недели. В этот вечер супруга, как обычно, встречала своего Доната в прихожей. Но, в отличие от других вечеров, он был необычно серьёзен и сосредоточен, даже забыв подставить щёку для поцелуя.
– Милая, нам надо серьёзно поговорить.
Если Донат произносил такую фразу, значит, действительно случилось что-то экстраординарное.
– Может быть, поужинаем сначала? Я ждала тебя и не садилась за стол.
– Поужинаем позже. Дети спят?
– Да, с ними горничная.
– Милая, не буду юлить вокруг да около, скажу сразу то, что не имею права от тебя скрывать. Не хочу, чтобы между нами была какая-то ложь.
Жена заломила руки, предчувствуя недоброе.
– Что-то случилось, Донат?
– Случилось. Я сошёлся с Тарновской.
– Матерь божья! Зачем это тебе?
– Я люблю её!
Жена заплакала:
– А как же я, дети?
– Я буду заботиться о тебе и детях, как прежде.
Говоря это твёрдым голосом, Донат Дмитриевич искренне верил в то, что это действительно возможно. Он не знал до конца ту женщину, которую полюбил, и считал, что сохранит свою честь, обязательства перед семьёй и клиентами. «Блажен, кто верует…»
* * *
Теперь Прилукову приходилось делить своё время между женою и любовницей. Но такая жизнь на два дома не может продолжаться долго. Донат снял для Марии Николаевны квартиру в доходном доме Чижиковой на Садово-Кудринской, 23. Он ещё надеялся, что пути отступления открыты, что он сможет покинуть Тарновскую тогда, когда этого пожелает. И вновь возвратиться в ту удобную и наезженную колею жизни, в коей пребывал до этой встречи. Потому не баловал любовницу, все расходы они делили пополам.
