Черный перекресток - страница 3

В детстве и в юности Танцора звали Мэтью Хилл, но постепенно его настоящие имя и фамилия стали и для него, и для его друзей, и для командиров чем-то ненужным, несущественным. И тогда он стал просто Танцором. И это его вполне устраивало. Новое имя делало его особенным, выделяло среди множества Мэтью Хиллов, которых в Штатах было столько, что и не перечесть. И все они были безлики и безызвестны. Но стоило кому-то назвать имя Танцор, как все становилось предельно ясным – это говорят о нем. Правда, говорили о нем очень редко, да и то только посвященные в его работу люди.

Танцору было сорок пять, когда в апреле 2018-го он получил третье по счету ранение – на этот раз в Ливии. После этого ему предложили работу инструктора в Форт-Либерти, где он мог обучать молодых спецназовцев всему, что он знал сам. Танцор размышлял месяц (пока находился в госпитале и на реабилитации), а потом решил согласиться. Конечно, это был совсем не тот кайф и не тот всплеск адреналина, который он получал, когда гонялся за арабами по пустыне или отстреливал русских в горах Кавказа, но выбора у него не было. Его жена поставила ультиматум – или он уходит на более спокойную работу, или она забирает их дочь, отсуживает у него половину нажитого добра и разводится с ним. И черт бы с ним, с этим добром, но лишиться единственной дочери он не мог. Джун он не просто любил, он ее обожал и был готов ради нее на все. С той поры прошло уже почти пять лет, и Танцор нисколько не жалел о своем решении уйти в инструкторы.

Когда-то Танцор мечтал, что у него будет сын и он научит его всему, что он умеет сам. Он сделает из него воина, такого же хорошего, как он сам. Но родилась девочка, и поначалу Танцор был разочарован. Он надеялся, что женщина, которую он выбрал себе в жены, родит ему еще и сына, но врачи сказали, что этому уже не бывать, и тем самым подписали приговор. Не жене Танцора, ей и одной дочери было вполне достаточно, а самому Танцору. Он снова ушел воевать, хотя, родись у него сын, он уже тогда бы спокойно мог уйти на пенсию и быть рядом с ним. Растить из него воина, как некогда его отец вырастил его.

Отношение к дочери у него поменялось, когда той исполнилось два года, и он, приехав домой в кратковременный отпуск, впервые увидел ее не на фотографии, а живьем. Девочка не просто очаровала его, она сделала его зависимым от себя, как наркотик делает зависимым от себя наркомана. Танцор больше не отнекивался, когда его отсылали в отпуск, и с удовольствием возвращался домой, чтобы увидится со своей Юноной, как он иногда называл Джун. Он стал еще более осторожен, если ему приходилось выполнять опасные задания. Нет, он не прятался от противника, но удвоил свое умение быть неуловимым для снайперов и шальных пуль. Видеть дочь, видеть, как она растет, было для него жизненно необходимым. Его любовь к ней стала для него смыслом его жизни. Девочка отвечала ему взаимностью. Отец и дочь были словно связаны одной прочной веревочкой, и если бы жена увезла Джун, то Танцор понятия не имел бы, как бы он смог жить по-прежнему – жить, как он жил, когда у него не было Джун.

За спиной мужчины послышался тихий шелест песка. Он был такой тихий, что, будь на месте Танцора кто-то другой, он бы просто не услышал его, а если бы и услышал, то подумал бы, что это ветер перебирает песчинки, и не обратил бы на это никакого внимания. Кто-то другой, но только не Танцор. Он не только услышал шаги за спиной, но и уловил еле заметный аромат шампуня с пачули, которым его дочь моет голову. Мужчина улыбнулся и сказал, не оглядываясь: