Меня панибратски хлопнули по плечу, крепко так, тяжело. Я обернулся и пожал протянутую ладонь.
– Привет, поэт! – воскликнул Чиркаш.
Его-то что сюда принесло? Хоть он и старался выглядеть озадаченно-озабоченным, но было заметно, что в нем искрится безмятежная радость человека, который в кабине лифта, летящей с высоты вниз, может гордо изречь: «Ну я же говорил, что этот ржавый лифт рухнет с десятого этажа!» Конечно же, он не удержался и изрек:
– Ну что, проспали бунт, чекисты! А я предупреждал!
– Вы тоже с нами? – кисло осведомился я.
– Это еще кто с кем – неизвестно. Партия, она всегда на передовой. Кто народ будет распропагандировать? Кто жизнь налаживать мирную? Это тебе не ружьем махать, поэт!
– Ну да, – хмыкнул я, представив, как долго он сможет пропагандировать и распропагандировать, если за его спиной не будет человека с ружьем.
– А еще со стороны обкома за нами контроль за оказанием помощи населению. А помощь бывает материальная. Идеологическая. И медицинская, – наставительно произнес Идеолог.
В подтверждение его слов я рассмотрел в толпе Яцковского с медсестрой из первой больницы. И их привлекли на мероприятия, слава богу, о Варе не вспомнили! К сожалению, работа для доктора там наверняка найдется. И как для хирурга, и как для судебно-медицинского эксперта.
На пирсе царила погрузочная суета. На палубу затаскивали ящики с боеприпасами, оружие. На борт удалось даже затолкать небольшую пушку.
Корабельная прислуга металась в ужасе. Привыкли эти речные извозчики возить самую разную публику – старателей в трюмах, начальников в каютах первого класса. Но нашествие солдат и бряцанье оружием выходило за все привычные рамки. Да еще понукают все кому не лень: «Быстрее – время не терпит!» Одни у них расстройства. И не пофилонишь – быстро за саботаж упекут.
Военные грузились более-менее организованно. Зато гражданские все время путались под ногами и чему-то в голос возмущались, качали права. Эх, все же мне по душе армейский порядок, которому я отдал детство и юность, а не гражданская расхлябанность. Вот гаркнуть бы этим штафиркам: «Равняйсь, смирно! Если вы такие умные, то почему строем не ходите?!» И все бы встало на свои места. Но нельзя ранить трепетную душу гражданского человека.
В итоге все успокоилось и организовалось. Пароход, как боевой слон, издал трубный рев и понес нас на сечу, тяжело отчалив от пирса.
Потекли неторопливые часы нашего плаванья. До безобразия неторопливые, потому что душа бойцов рвалась в бой, а лопасти парохода хлопали ритмично и без особой суеты, им наши треволнения и вся ситуация были глубоко безразличны. Как могли, так и лупили по воде.
Мне отвели небольшую каюту с попутчиками – Сыном Степей и сотрудником экономического отдела постпредства. Они горячо и неустанно обсуждали перспективы нашей вылазки и причитали, как на базаре. Перемалывали из пустого в порожнее, возбужденно и многословно. Настроения преобладали шапкозакидательские. Экономист долдонил, что бедняк за контрой не пойдет, сам врагов советской власти на вилы поднимет, а сплоченное боевое ядро повстанцев мы быстро перебьем. Сын Степей весело вторил ему, рука его сама тянулась к шашке.
Я таких настроений не разделял. По Тамбовскому восстанию помнил, какой он бывает, крестьянский бунт. И насколько он жесток. Тогда коммунистов привязывали к лошадям и до смертельного исхода таскали по дорогам, вспарывали животы и набивали сеном, палили живьем в хатах. Думаю, и сейчас мы увидим нечто похожее. Эти выступления всегда одинаковы и крайне жестоки.
