Между тем страсти у колодца накалялись – Каринка, пытаясь превзойти язвительностью Зарку, уже дошла до непропечённого хлеба и тухлых яиц, но её перебила конопатая Дишка.
– Дура! Если ты дрянной хлеб вынесешь, потом вся деревня будет не над Ирко смеяться, а над тобою потешаться – дескать, безрукая, готовить не умеет, вместо каравая камень печёт!
Услышав знакомое имя, я передумала уходить, хоть вода и была уже набрана. Кветка очень тепло относилась и к ныне уже покойному пасечнику, и к его сыну, а тут такое затевается… Между тем Каринка, пораскинув мозгами, согласилась с доводом:
– Ну да… Наши могут… А ты что поднесёшь?
Услышавшая вопрос Дишка неожиданно потупилась.
– Ну… Я ему тоже шапку вынесу… И рукавицы… Новые… – И совсем смешавшись, тихо добавила: – У него ведь хозяйство крепкое… Пасека опять же… Меня батя вожжами до крови изобьёт, если я не соглашусь…
– Так изобьют один раз, а вековать с таким мужем всю жизнь придётся, – возразила на такую покорность Каринка, а потом сделала страшные глаза и добавила: – Он ведь, как и отец, – перевёртыш, бэр! Оборотится после свадьбы диким зверем – будешь знать! Сожрёт и не подавится…
Но Дишка обречённо махнула рукой.
– Он и так почти что зверь – здоровенный, страшный, волосы – как шерсть… Моя мать говорила – его батя от медведицы как раз и зачал, после того как вдовцом остался…
А вот это уже выдумки, причём выдумки глупые и очень нехорошие… Прабабка мне рассказывала о том, как на перевёртышей гонения устраивали – в сёлах из-за дурных поклёпов избы вместе с женщинами и детьми горели; главы семей, пытаясь уберечь родню, на пики кидались… И хотя с той поры уже немало лет прошло, злой язык следует подрезать… Я скрестила руки на груди, усмехнулась:
– А с чего вы вообще решили, что Ирко к вам свататься будет? Ему, по-моему, и так неплохо живётся!..
Возле колодца на минуту воцарилось молчание – девушки изумлённо воззрились на меня, но потом Каринка уверенно заявила:
– Ну, так Ирко сегодня с утра к Кветке с большущей корзиной заходил и сидел у неё долго…
Так вот из-за чего весь сыр-бор начался! Ну, сейчас вы у меня получите, дуры языкатые!
– И вы что, тут же решили, что он сваху умасливал? – Теперь в моём голосе стыло ледяное презрение… – Ирко ей просто обещанный заказ принёс, ведь Кветка не только сама без мёда жить не может, но и для своих дочерей его в запас берёт. В городе такого мёда, как у Ирко, днём с огнём не сыщешь… К тому же Кветка, в отличие от вас, знает, как настоящей хозяйке себя вести положено – она гостя всегда и накормит, и напоит, и беседой развлечёт!
Лица незадавшихся невест при моих словах вытянулись, точно у лошадей, а я, окатив их ещё одним полным презрения взглядом, взяла вёдра и пошла домой – говорить с ними мне было больше не о чем!..
Причина, по которой покойного Дорваша всегда окружало облако из уважительного страха и шепотков о его бэрском происхождении, становилась ясна как божий день, стоило только увидеть, как старый пасечник степенно шествует по сельской улице на общинный сход. Действительно огромный, плечистый, с окладистой седой бородой до пояса – остальные сельчане смотрелись рядом с ним беспомощными котятами. Голос у Дорваша был под стать росту, а сквозившей в движениях и не угасшей с годами силы хватило бы не на одного медведя, а сразу на трёх. Перечить ему на сходе не смели ни в одиночку, ни гуртом, а сборщик налогов подходил к пасечнику едва ли не с поклоном.
