Чешский роман - страница 7

А пока она применила давний способ не погружаться в бесплодные губительные переживания: кофе утром, подстегивающий нервы, и пиво вечером, умягчающее их. Она пила и – жила, и в этом алгоритме усматривали правильность оба супруга.

Реальность растворялась в мягком тумане опьянения, голова становилась просто головой, а не вместилищем злых мозгов. Забрезживал смысл во всем, что с нею произошло, даже – в сидении с немудрённой закуской против своего чужого мужа. Снисходительная и воодушевленная, она могла говорить о том, о чем днем, до пива, думалось с отвращением. О домашних делах, в особенности. Дом, о котором мечталось, как о прибежище, давно превратился для нее в место тяжких обязанностей и неприятных настроений.

Лешик, начинавший уставать от вечной меланхолии жены, был рад ее вечерней болтливости и улыбчивости. Понимая причину, пивным возлияниям не противился. Хотя пива не любил. Не по уму в трезвенниках ходил – по необходимости. Придурнее и визгливее существа, чем он в подпитии, поискать было. Сам себя терпеть не мог. А Нина попивала, не видя в том беды и повода для беспокойств. Замечала лишь, что потихоньку наращивает обороты хмельного постоянства. Банки быстро пустели, а потянуть вечер, поговорить, даже хоть с Лешиком, хотелось. И она переключилась на полуторалитровые бутыли, заодно уж присматриваясь к трехлитровым емкостям.

Безуютный быт их проходил в обветшавшем купеческом особняке на окраинной улице, в угловой двухкомнатной клетушке. В других клетушках, соседствовали несколько стариков и детдомовский паренек, облагодетельствованный жильем после армии.

Стены особняка давно сгнили и сочились плесенью. Печь с трудом справляла ненадежное тепло. Дверь клетушки постоянно клинило. Летом она хлябала и держалась железным крючком, зимой вмерзала в косяки так, что Картузовы держали во дворе топор – выцарапывать, иначе не войдешь. В окна дуло, половицы над сырым подпольем опасно скрипели, мыши методично выгрызали по углам дыры. Только сверху не капало, и то счастье.

Мужа оскорбляла необходимость жить в хибаре при наличии в деревне добротного пятистенка с резным коньком над высокой крышей. Но Нину переезд страшил сильнее, чем мыши и сырость. Жить на чужой территории значило отказаться от свободного отношения к времени и доставшемуся месту. Пусть плохонькому, но – своему, где она хозяйка дней и положений.

– Видала, что пишут? – отбросил муж местную газетку. – Расселение ветхого фонда взято под контроль губернатором! Теперь уж точно.

– Это «точно» ты получишь лет через пять, в лучшем случае. То-то радости будет!

– Хоть и так. Главное, съедем из этой халупы, еще и бесплатно.

– А деньги где возьмешь? Ванны, раковины, смесители, краска, обои!.. Как представлю, какую каторгу с этими переселениями нам готовят – страшно делается. Ты же не умеешь ничего! Лампочку вкрутишь, а гонору – точно звезду с неба достал. Это советская власть жилье с уголочки давала. Теперича не то, что давеча. Цементная коробка с дыркой в полу – и обустраивайся.

– Глупая ты, скажу честно. Коробка с дыркой тоже денег стоит. А где они у нас?

– Вот именно: где они у нас? Деньги! – прокричала она, заглядывая под стол. – Выходите! Мы вас давно не видали!.. Нищие мы, только что подаяния пока не просим.

– Это намек? – поджал муж глянцевые губы.

– Не. Это констатация факта. А все-таки, почему ты никак не уйдешь со своей фабрики? Людей не осталось, производство свернули. Теперь в любом подъезде мебель сколачивают, а ты всё точишь и точишь ножки к табуреткам.