– А этот Гришка, как найти-то его? Адрес знаете? – Петрович не слушал, гнул своё. – Это не Дробыш ли?
– Он. В седьмой живёт, в первом подъезде. Господи! Да что вы молчите-то? Что он натворил?
Пришлось вмешаться:
– Да вы не волнуйтесь. Просто ваш муж с дежурства ушёл, не доложив. Ну, там, водка на столе. Возможно, он не один выпивал. Не положено. Вот нас и вызвали. А куда он мог пойти, не знаете?
– Куда, куда? Домой! Бывает, с Гришкой, когда не услежу. Но дома у нас с этим строго, не позволяю. Вот он на работе и… А что? Там он один, да ещё и покойники эти под боком. А дома – ни-ни, только дай слабину, покатится.
Петрович указал глазами на дверь, мол, пора уходить. Оставили визитку с телефоном, чтобы позвонила, если объявится, и затопали вниз по лестнице.
– Гришку этого знаешь?
– Алкаш. Безобидный, но буйный. В смысле поорать, права покачать. А так трусливый. Обломали ему рога на зоне.
– За что сидел?
– Хулиганка. По молодости, но очухаться до сих пор не может. Баба ушла, живёт один. Вот и шарахается по дворам, копейки на бутылку сшибает.
Перебираясь через лужу, Петрович оступился. Выйдя на сухое, с трагическим видом рассматривал промокший ботинок.
Еле сдерживая улыбку, поторопил:
– Пойдём, пойдём, не сахарный…
Возле Гришкиного подъезда остановились, рассматривали окна. Все живые, кроме одного. Везде занавески, банки, цветы на подоконнике, а это – голое и тёмное – казалось, даже свет не пропускает. На звонок, на стук никто не открыл, зато из соседней двери тут же вынырнула соседка. Увидев милицейскую форму, выдохнула:
– Наконец-то…
– Что? Достаёт? – строго поинтересовался Петрович.
– Орёт, когда пьяный. Сам с собой разговаривает полночи. Чертей гоняет. А здесь стены… сами знаете, какая слышимость. У меня внучке четыре года.
– Понял, примем меры, – устало отозвался Петрович. – Вы его сегодня не видели? Он дома ночевал?
– Полчаса как ушёл. С окна видела.
– Жаль. Не застали.
– Вы в соседнем дворе посмотрите, там мужики в козла с утра до вечера. Если нет, то у магазина на Юбилейной.
– Спасибо.
– Сделайте что-нибудь, чтоб не орал.
– Конечно, конечно. Меры… – уже на ходу, не оборачиваясь, привычно пообещал Петрович.
Гришка нашёлся в соседнем дворе. Сидел в одиночестве на лавочке возле самодельного стола посреди вытоптанного пятачка голой земли. Растрёпанные жидкие волосы, маленькое личико, иссечённое морщинами, застиранная рубаха с длинным рукавом, застёгнутая под горло, спортивные штаны, вытянутые на коленках, похожие на треники советских времён, резиновые тапки на босу ногу. Тщедушный старый мальчик, выпущенный во двор погулять и ожидающий приятелей.
– Ну, здорово, что ли, Дробыш. Чего такой невесёлый? – поинтересовался, подходя, Петрович. – Присаживайся, Игорь Константинович, в ногах правды нет. – Вольготно развалился на лавочке, вытянув длинные ноги.
– И вам здравствовать. Чему радоваться-то? Пензии не дождаться, мать их раз так! Второй день трезвый образ жизни веду.
– А соседка жалуется, что орёшь по ночам.
– Врёт она! Сама телевизор на полную врубает, сериалы эти грёбаные целыми днями бубнят.
– Мы тут к Панову, к дружку твоему, заходили. Вопросик к нему имеется. А дома его нет. Ты его случаем сегодня не видел?
– Не. На работе, наверное.
– А когда видел-то последний раз?
– Не помню. Дня три-четыре назад. Да какой он мне друг, у него баба строгая.
– Гоняет, что ли?
– Ага. – Гришка отвернулся, с тоской оглядывая пустынный двор. – Слышь, Яков Петрович, будь другом, займи сотенную?
