Анна и Галина зарделись и, прикрывая глаза руками, прыснули со смеху.
– Стыдно-то как! Стыдно! – проговорила Лариса, ухватив за руку сидящего рядом Свиридова.
– Опять что-то не поделили, – коротко хохотнул Абуладзе. – И ведь что удивительно… ладно бы в доме поругивались, так нет, надо на улицу выйти, чтобы все видели и слышали, как они друг друга оскорбляют и за волосы таскают, на потеху мужикам и на страх детям. Вон… детишки-то жмутся к забору. И где только такие слова выискивают, не каждый мужик найдёт такие. Чудной у нас народ – бабы! Денщик мой Прохор рассказал, на прошлой неделе они в суде меж собой разбирались и вот снова. Забавные истории меж ними происходят. В один день волосы друг у друга рвут, на другой вместе песни поют. Вон та молодуха, что… в цветастом сарафане, – Шота кивнул головой в сторону женщины оголившей зад, – жаловалась судье на свою квартирную хозяйку, с которой сейчас опять сошлась в ссоре, что та позволила себе обругать её и даже назвать «воровкой и «арестанткой».
Хозяйка не ожидала, что в суде будет держать ответ, оправдывалась торопливо и сумбурно, не приводя веских доказательств своей безвинности.
– Господин судья, ведь понапрасну только суд она беспокоит, – говорила квартирная хозяйка, – мы с ней кажный божий день ругаемся, так и будем из-за каждого слова в суд ходить?! Негоже этак-то! Когда ж вам, господин судья, тогда разбойников-то судить? Их-то вон, в газетках прописывают, што ни день, то всякие разные… то грабют, то убивают, а тут за слово какое в суд… Так, чтобы ей неповадно было, изгоните, господин судья, эту нехорошую женщину из моего дома, сама я уже из сил выбилась, а не уходит она… миром прошу её – Господом Богом, ни в какую не уходит. И што она присосалась к дому моему, ежели бы я знала, какая она склочная баба, разве ж пустила… ни в жизть… вот вам крест! – перекрестилась, прямо глядя в глаза судьи, как на икону.
– Прекратить! – строго прикрикнул судья. – Мне здесь твои разглагольствования не к чему слушать. Отвечай по делу жалобы на тебя. Оскорбляла, али как?
– Господин судья, да как же я могу-то. Обе мы пьяницы. Вот и сегодня, как сюда идти, выпили и поругались… А и не могу я сама на себя наговаривать… Нет такого закону, чтобы самую себя распластывать перед вами, господин судья. Пущай она споначалу докажет, что я чего злыдного противу её имела.
– Прекратить! Иначе я прикажу выпороть тебя и посадить в тюрьму! – уже более строго и громче проговорил судья.
– Так я ж и говорю… поругались мы, – вновь стала оправдываться подсудимая. – А вчера вместе ходили в гости. Всё было хорошо. А потом поругались, и она ударила меня два раза. Так я же не побежала жаловаться на неё. Вместе пили и ежели я её как и назвала, так то не от злобы, а по сути дела её… Вот, смотрите, господин судья, – женщина склонила голову, – проплешина. Она сук… прости мя, Господи, – перекрестилась, – супостатка этакая цельный клок с головы моей выдрала. Так я что ж… стерпела… не пошла в суд жаловаться, а она, видите ли, за одно слово, какое уж и не помню, может быть, и было чего… хотя, врёт она, вот вам истинный крест, – снова перекрестилась, – в суд побежала…
– А ты, что скажешь? – обратился судья к заявителю.
– Что я?.. Я ничего!.. Я это… – тихим голосом проговорила «потерпевшая» и вдруг резко. – Пущай она меня не гонит! Я справно плачу за жильё! Куда мне? Кто ж возьмёт меня… Ясно дело, никому не пондравится чад от пирогов. А мне жить надо! Мужика у меня нет… Кто меня кормить будет?.. сама вот, и выкручиваюсь, как могу. А она гонит. Я ей и водочку ставлю, чтобы она, значит, не гнала, а она как мою водку выпьет, так и зачинает понужать меня и гнать. Кому ж это по ндраву будет, вот и схватываемся. А волосы я её не драла, вот ей Богу, – женщина перекрестилась, – это она сама вырвала у себя клок и сказала опосля, что покажет свою голову лысую, чтобы меня, значит, в тюрьму посадили за руко… рукоприложение, значит, к её голове.
