рыпэтык! Давай, пешка, радуйся, кушай травку, спокойное стадо – спокойный домен. А через неделю Марко лично оживёт. Трупики собрать и победу отпраздновать. А за ним и Врахшт подтянется. С флотом. Замыкать свой пояс.
– И что?
– Что, что, валить надо! Переключаться, пока устойчиво. Или ты думаешь, нас это опять не коснётся. А вот коснётся! Да так, что кыяй в пукытым!
– Ха, страшно? А ты не бойся. Чай не крыса на корабле. Вовлечённость нейтральная, мозгов на полтора кило.
– Ой, ну за мозги спасибо.
– Обращайся, у меня их много.
– Гхм, – напоминаю о себе, – Так это тот самый Марко де Лукво?
– Нет, это мой плюшевый хомячок. И он, зараза, сдох. Славик, ты чего? Эту весть ещё вчера замусолили во все щели. Ты где был?
– Где был, там не всплыл. Так я не понял, а одмины что?
– А что одмины? Они же тормоза, ты же сам говорил.
– Тормоза-то они тормоза, а о состоянии любого узла знают лучше, чем сам узел.
– Славён, ты чего? Ты про каких одминов говоришь? Которые сто лет назад были? Ты же сам говорил, что они кукылы беспомощные. Ну, помнишь, у них в бородах недельный запас еды. А ещё я слышал, что они считать не умеют. И видят плохо. Могут к первокласснику обратиться на вы, а целой толпе сказать: «Ты что тут делаешь?»
– Да при чём тут это? – врывается в бой Петя. – Как им удобно, так пусть и говорят. Откуда мы знаем, как они свою ноху делят?
– Вот именно, – говорю я. – Уж про эту крысу одмины знают больше, чем всякие там зоты Врахшты.
– Марко не крыса! – замечает Петя, и пока Выкван не возразил, я продолжаю свою мысль:
– А молчат, потому что слишком неустойчивая персона. Сами знаете, он уже не тот, что в молодости. Или с ним уже что-то случилось, такое, что уровень ГЭ важнее правды. Кстати, заметили, как у нас фон подскочил?
– Хы! У нас каждый месяц фон скачет, – ворчит Выкван.
– И что, ты думаешь, с ним стряслось? С Марко. И с фоном тоже, – спрашивает Петя.
– Ну… не знаю. Горячая смерть? – отвечаю я.
– Что за гыргын? – спрашивает Выкван. – Мы разве проходили?
– Проходили, – говорит Петя. – Только нам говорили, что это миф. Или что-то устаревшее лет двести назад. Разве не так?
– Не помню, – признаюсь я. – Но вроде бы, ну, если такое происходит, то как раз одмины и ведут себя неадекватно. Вылезают на улицу, ищут кого-то. Или я с чем-то путаю?
– Да сдох он, я же говорил! Горячей смертью, холодной, какая разница?
– Выкван, заткнись!
– Сам заткнись, не путай человека!
– Да человек сам нас запутал. Марко, он же кто? Он вообще не из нашей нохи, как он мог умереть горячей…
– Да откуда ты знаешь?!
– Да вот, смотри, написано, «горячая смерть – это…»
– Да что ты мне суёшь?! Пэркыён для эщулгынов…
– Рытымлятык!
– Э, братаны, братаны, хватит…
– Так, тихо, садимся все, – входит преподаватель. – Вы что, совсем?! А ну расцепитесь! Пожалуйста.
Голубки садятся, виновато сутулясь. Вот так, стараешься, провоцируешь, а преподаватель добрый, даже не выгоняет. Хотя в каком месте я тут старался? Ни в каком. Скучно.
– Извините за опоздание, – говорит педагог. – Так получилось. Не обижайтесь, хорошо? Вот. Я вам новую гущу принёс. Двадцать седьмая модификация. Но вы не бойтесь, она почти такая же, как двадцать пятая, только… сейчас, сейчас. Я вам подскажу различия, если вы не против. Итак…
Ну, и что замолчал? Не знаешь, за что ещё извиниться? Чувствую, этот мастер дипломатии меня доконает раньше экзаменов. Невысокий, невзрачный, неспособный обыграть голосом что-то сложнее знака вопроса… и добрый до тошноты. Он, наверно, всерьёз думает, что все его любят. Конечно, как такого не любить? Сдохнешь от любви холодной смертью и будешь рад, что отмучился.
