Теперь задумался Мазуз. Сидя по-турецки перед нависшим над ним Раджой, он размышлял еще дольше, чем тот, и наконец изрек:
– Плохи дела у бахр Тверия.
Потом добавил:
– Интересно, а какая у него вообще глубина?
Раджа ничего не ответил. Мазуз сел к компьютеру, зашел в «Google», набрал «глубина бахр Тверия» и провел подсчет:
– Двести девять ниже уровня моря да плюс сорок три – глубина, итого двести пятьдесят два. А опустилось всего лишь до минус двести пятнадцать. Еще мелеть и мелеть.
* * *
– Что это?
Глаза Вики сузились в две стальные точки, словно она увидела нечто вроде гигантского скорпиона.
– Где?
Эван, еще не понимая, что новая гроза надвинулась, стоял посреди салона счастливый, растерянный... Выглядел он при этом довольно глуповато... Но Вика смотрела не на него, а на рюкзак, большой, бирюзового цвета рюкзак, который Эван, пять минут назад входя в салон, снял и поставил сбоку от платяного шкафа, подсознательно стараясь, чтобы он как можно дольше не бросался в глаза. Поэтому Вика и обратила на него внимание только сейчас, когда собралась приготовить любимому кофе.
Рюкзак был в точности такой, как в видении, в автобусе. И скатанная желтая палатка в точности такая же.
– Что это? – повторила она.
Эван молчал. У него было ощущение, что его кипа от стыда из оранжевой стала ярко-красной.
– Скажи, что ты останешься сегодня на весь вечер!
Это не был приказ. Не требование и не просьба. Это была мольба.
Эван молчал. Казалось, буква V на его кипе, от ужаса затрепетала, раздвоилась и стала W.
– Ты что, не останешься? – губы девушки задрожали.
Эван почувствовал, как его рот и горло превращаются в Сахару в июльский полдень.
– Я очень люблю тебя, Вика! – прошептал он.
– Ты не останешься? – повторила свой вопрос Вика. По ее щекам уже спускались дождинки слез.
– Давай перенесем на другой день.
– Мой день рожденья?
Голос ее опять обрел твердость, но это была не та твердость, что могла порадовать Эвана.
– Вика, я поздравляю тебя.
– Мои родители летят сюда из России. Они уже полмира пролетели, чтобы познакомиться с тобой! Ты останешься или нет?
Это уже звучало, как ультиматум – или ты останешься, или...
– Вика, ты понимаешь, я...
– Вон! – прошептала Вика, и голос ее набух такой ненавистью, что Эван попятился. – Убирайся вон. Навсегда.
* * *
– Вахид? Здравствуйте. С вами снова говорит Мазуз. Что значит, «почему снова»? Я же совсем недавно... Ах да, действительно. Две недели прошло. Точно ведь – это было в тот день, когда Шарона – да покарает его Аллах! – покарал Аллах. Да, так я вот что хотел спросить – говорят, есть предсказание, что Маз... что сын Марьям выступит против... ну, в общем, против сил зла после того, как они всю воду из бахр Тверия выпьют... Ах, не всю? Больше половины? Больше половины они, должно быть, выпили. Как кто? Евреи, конечно, весь так называемый Израиль пьет воду из бахр Тверия. Нет, это я так, вслух размышляю. Да, вот еще что, давно хотел спросить. А почему так важно, чтобы имя сына Марьям было похоже на Яджуджа или на Маджуджа? Ах вот как – чем больше общих букв, тем больше он у них сил отберет? Ишь, как хитро!
* * *
Солнце словно на какой-то момент задумалось – а может, не уходить, двинуться обратно на восток, зависнуть над Наблусом и еще понаслаждаться видами крутогорбых хребтов, узких улиц, виляющих меж белых многоэтажек, минаретов и стен старинного замка Тоукан. Оно застряло над горизонтом, с ностальгией оглядело покидаемый мир и медленно поползло в никуда.
