Четыре самолета - страница 10

В тот день Камилла отчаянно мерзла. И уже хотела уходить, как вдруг ей на спину опустилось теплое облако. Она обернулась. Это Давид, заприметивший незнакомую озябшую студентку радикального вида, неслышно подошел к ней и накинул поверх ее куртки свой свитер, все еще хранивший тепло его тела.

Камилла снова улыбнулась, вспомнив, как Давид произнес свое Bonsoir. С совершенно жутким акцентом. Это показалось ей трогательным. Они разговорились. Он говорил довольно сносно, хотя и чудовищно коверкал слова. И почему-то Камилла сразу выбрала его. Безоговорочно. И он выбрал ее.

Камилла в тот же день пригласила его к себе домой. Две электрички, пятьдесят минут пешком, почти бегом. И они оказались в буржуазном парижском предместье, на берегу реки. Камилла помнит, как, увидев ее дом, Давид удивился: внешне она была похожа на хиппи, а оказалась профессорской дочкой, живущей в фешенебельном особняке в дорогом пригороде Парижа. И еще его изумил ее папа-профессор. Он, случайно встреченный ими на кухне, не задал дочери ни одного вопроса, а ему – чужаку Давиду – сердечно и крепко пожал руку.

Здесь, в комнате Камиллы, под самой крышей они и провели много-много часов, не помня о времени.

Они занимались любовью. Потом Камилла рассказывала Давиду о том, как несколько лет работала волонтером в Бангладеш. О том, что ненавидит фашистские правительства и что мечтает заниматься наукой всю жизнь.

Скоро они поженились. Кажется, не прошло и полугода. Простая церемония в мэрии. Камилла хорошо помнила косой взгляд мэра на грузинский паспорт Давида. Так он стал ее мужем.

Конечно, она не думает, что у них идеальный брак. Она человек науки и, к счастью, избавлена от иллюзий. Давид – эмигрант. И во Франции у него есть только она. Так что Давид хоть и любим, но все же порой чувствует себя одиноким.

Давид привез это одиночество с собой. Порой берет его в союзники и тогда подолгу сосредоточенно играет на своей американской электрогитаре или, не шевелясь, слушает птиц в лесу, застывая во время утренней пробежки. Но иногда он то мается, как бессловесный зверь, запертый в клетке, то хватает ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. И пишет кому-то длинные письма, а потом нетерпеливо ждет ответа. И получив его, читает, близко-близко наклоняясь к экрану компьютера, еле заметно шевеля губами, и тогда его мир снова приходит в порядок.

Это вижу даже я: Давид и Камилла – виртуозный дуэт. Его партия – страстная мелодия, несущаяся вперед и сметающая все на своем пути. Эффектные стаккато, фортиссимо, крещендо… Ее дело – идеальный ритмический рисунок, основа. И пусть они противоположности, оба знают, что соединены этой музыкой навсегда.

Но сейчас я вижу, как она иногда морщится, словно эта музыка то и дело нарушается слабым, слышным только ей неприятным звуком. Похожим на звук будильника. Как будто он заставляет ее помнить о чем-то таком, о чем ей хочется забыть. Но Камиллу не так легко вывести из равновесия. Все-таки она без пяти минут доктор наук, и терпения ей не занимать. Придет время, и она все проанализирует и разложит по полочкам. А мне страшно. Я-то знаю: этот дисгармоничный тревожащий звук будильника – мое появление здесь.

На это мое немое умозаключение Камилла вдруг отвечает так, будто она читает мои мысли.

– Знаешь, а ведь ты не первая русская в нашем доме…

Меня эта фраза ошеломляет, больно ударяет, ломает мне крылья. Я внимательно смотрю Камилле в глаза. И не вижу в них желания обидеть меня. Просто она вот так запросто рассказывает мне о них. Буднично и без эмоций.