И я вошел в этом дом, как уходят в религию. Все, разумеется, оставалось в рамках приличий. Мы с удовольствием поужинали. Потом я провел первый урок, не взяв денег. Парень оказался вполне смышленым. Мне удалось обнаружить основные прорехи в его знаниях, и мы условились, что будем заниматься дважды в неделю, чтобы успеть исправить ситуацию.
Нечего и говорить, что к этим занятиям я готовился с тройным прилежанием. В течение первых нескольких недель мне не попалось ни одного следа Кэмпбелла старшего. Хлоя не носила кольца. Ни в гардеробной, ни в платяном шкафу рядом с детской (пусть мне простят любопытство обреченного) не было мужских вещей, и на полке над умывальником я обнаружил только две щетки. В завершении занятий мы часто болтали о разном, но при этом ни она, ни ее сын ни разу не обмолвились о муже/отце.
Я узнал, что Хлоя писала книги. Легкую романтическую прозу для подростков, больше подходившую юным девушкам. Она издавала роман каждый год. И хотя работала скорее для себя, критики отзывались о ее творчестве вполне хвалебно. Как глупо это, наверное, выглядит, резюмировала она однажды, сапожник без сапог. Имелось ввиду, что мать зарабатывала писательством в то время, как ее сын не мог справиться с проблемами по английскому. Но она призналась, что не умеет учить, а Чаку был нужен авторитет. Иначе он не стал бы и слушать.
В скором времени появились первые плоды наших занятий. Кэмпбелл младший подтянул хвосты, закрыл половину задолженностей и написал сочинение по творчеству Шекспира на твердую «Б». Хлоя шумно радовалась переменам. Между тем было заметно, что ей неловко оставаться со мной наедине. Мы оба находились в легком замешательстве и несли всякую чепуху.
Примерно через месяц со дня знакомства я, как обычно, приехал на урок. Стояла ранняя осень. Газон перед домом был присыпан первой желтой листвой, оттого что накануне ночью неожиданно ударил мороз. Мне открыли не сразу. Хлоя выглядела уставшей. Я заметил необычные тени и легкую припухлость под глазами. Было похоже, что, прежде чем впустить меня, она наскоро избавилась от следов, оставленных недавними слезами.
– Что-то случилось?
Она не ответила. Вместо этого она взяла мою руку и повела за собой. На столе в библиотеке стояла открытая бутылка «Opus One» и два чистых бокала. Она обернулась, чтобы закрыть дверь. Я порывисто обнял ее. Наши губы мгновенно нашли друг друга.
Затем все произошло слишком стремительно, впопыхах, с оторванными пуговицами, наспех разбросанной одеждой. Кожаное кресло оказалось слишком мало для двоих. Мне пришлось двигаться в акробатической позе, напрягая мышцы спины и ног на грани вывиха. Она выгибалась, еле слышно постанывая. Голова ее была запрокинута, глаза прикрыты. Когда я, обессилев, сполз на пол, тяжело дыша, но все еще покрывая поцелуями ее бедро, она закрыла лицо рукой и залилась тихим смехом. Радостный перелив. Я сидел у ее ног с абсолютно идиотским выражением на лице, чувствуя ворс персидского ковра голой задницей. Наверное, у меня была довольная улыбка землекопа, который шесть недель рыл колодец, пока наконец добрался до воды, вдоволь напился и уже даже блаженно отлил. Но ее смешило другое.
Потом она не раз вспоминала мне, с каким зверским выражением лица я рвал зубами упаковку презерватива.
– Просто боялся отпустить тебя, – пытался оправдываться я. – Как еще можно открыть ее одной рукой?
