– Предпочитаю вести его от Сергия Радонежского. Странно… Последнее время мне приходится знакомиться с людьми, которые носят интересные имена.
– Но приехали вы по поводу Насти Фроловой, а это совсем простое имя.
– Да.
– Садитесь. Чаю? Кофе? – Василий Абдурахманович оглянулся на поднос, на котором ютились плохо помытые чашки и электрический чайник. – Охранник дрыхнет? – вдруг спросил он.
– Отдыхает, – сгладил я.
– Да мои все без масок ходят, вы без маски зашли. Камеры пишут. Не дай Бог, ковид приклеится. У меня хоть и ребят-то нынче всего семь человек. От тринадцати до шестнадцати… Таких уже не берут. – Директор детдома тяжело вздохнул, и я вспомнил глаза парня из коридора.
– Я понимаю. – Что я мог еще сказать…
– Да они хорошие! Все хорошие! Все эти байки про наследственность – хрень. Вот если любви детям не хватает – оттуда и все беды! Оттуда! У меня детишки из семей алкоголиков и преступников в такие цветы вырастали! Вот! – Он посмотрел на свои руки, словно еще вчера поливал ими эти цветы. – А маленьких разобрали. Мода, что ли, пошла. Или, как Витька говорит, бабло на опекунстве косят.
– Витька… Это, наверное, который меня в коридоре встретил?
– Да, он дежурный.
Закипел чайник, и пришлось обжигаться кислым растворимым кофе из засаленной кружки. Но эти мелочи окупались открытой душой хозяина кабинета.
– Некоторые думают, что мы тут детьми торгуем… – посетовал Василий Абдурахманович.
– Дураки, кино насмотрелись, сериалов, – с ходу поддержал я.
– Да что там! Злыдни! Какие сами, так и про других думают. Поработали бы здесь годик-другой. А то к нам только депутаты по графику приезжают. Шефство взяли. Но и то неплохо. Ребятам моим тренажеры привезли, музыку. И этот… – Директор потер ладонью лоб. – Проектор мультимедийный. Крутая штука. Мы с ребятами теперь кино на большом экране смотрим. Учителя, опять же, на уроках используют… Круто!
– Круто, – согласился я. – Но я пришел по поводу Насти Фроловой…
Василий Абдурахманович остановился в своем наивном восторге, склонил набок голову, пытаясь меня прощупать изучающим взглядом.
– Значит, она у вас… – сделал он вывод.
– У одной женщины, – поправил я.
– Которая вам нравится или которая ваша жена, – продолжил интригующе директор детдома.
– Не жена, – отрезал я.
– Оп… – несколько растерялся Василий Абдурахманович. – Это рушит весь эксперимент.
– Какой эксперимент? Девочка говорит нам, что она умерла!
– Ну… как вам сказать… – подыскивал слова директор.
– Да как тут скажешь?! – немного занервничал я.
– Вы не волнуйтесь… – Василий Абдурахманович поднялся, подлил мне кипятку, пододвинул банку растворимого кофе, как будто это было лекарство от волнения. – Не волнуйтесь, если она вам в тягость, мы ее сегодня же заберем.
– Может, вы всё-таки объясните?
– Попробую… – Василий Абдурахманович сел в потертое директорское кожаной кресло и тяжело вздохнул. Так что мне показалось – жалюзи на окнах качнулись. – Ее привезли два года назад, когда умерла бабушка. За ней, между прочим, квартира в центре города сохраняется, а это выгодно опекунам… – начал он, но смутился, прочитав в моем взгляде, что квартира меня не интересует. – Так вот, год назад ее удочерили… Богатые, скажу вам, люди. Но бездетные. Разумеется, как прагматичные супруги, они прокрутили Настю во всех медицинских учреждениях и выяснили, что у нее рак головного мозга… – Теперь директор смотрел на меня испытующим взглядом.
