Они гуляли по городу и говорили о разных мелочах, не о главном. Юля читала Новикову стихи. Свои и Есенина, Мандельштама, Цветаевой. Как ни странно, многие Новиков не знал. Когда он учился, Мандельштам оставался под запретом. И Цветаева с Пастернаком до некоторой степени. Еще не утих тогда скандал с «Доктором Живаго». А потом Новикову стало не до стихов.
Юлин голос… До чего же красивый, мелодичный был у нее голос! Необыкновенно выразительный, волнующий голос, который он столько раз слышал в Ютубе, который возбуждал его, сводил с ума, рождал желание. Он взял Юлю за руку, прижал к себе. Она не отстранялась. Они вошли в ресторан.
– Юля, – начал Новиков, когда они чокнулись, – Юлечка, ты самая близкая мне. Единственная. Данная Богом. Я смотрю на тебя и думаю, что ты – ангел. О, как я хотел бы быть с тобой. Отчего мы не встретились раньше? Разве это справедливо?
Новиков заметил, как она съежилась, словно стала меньше. Ее щеки стали пунцовыми. «Давление», – подумал он.
– Не нужно, – простонала она. – Не нужно говорить об этом. Я тоже… люблю тебя… как друга, – поспешно добавила она. – Хотела бы любить. У меня никого нет… кроме тебя и мужа, Димы. Мы с ним очень были близки, очень. – Новикову показалось, что в глазах у нее стоят слезы.
– Что же делать? – спросил он.
– Ты ведь тоже женат, – сказала она. – И жена у тебя знаменитая.
– Это странный брак. Не настоящий, – отвечал Новиков. – А настоящая – ты.
– Да, – согласилась Юля. – Но что же делать? Я другому отдана и буду век ему верна. Дима не виноват, что так случилось. Это может быть с каждым. Может быть, когда-нибудь.
«Нет, – подумал Новиков. – Я не дождусь. Мне уже семьдесят. Слишком поздно».
– Мы не могли встретиться с тобой раньше? – спросил он.
– Шансов было очень мало, – подтвердила она.
– И теперь… Разве что на небесах, в другой жизни. Или в стихах. Но я не умею писать стихи, – вздохнул он.
Юрий Матвеевич взял Юлю за руки. Руки у нее оказались очень нежные, несмотря на нелегкую домашнюю работу. Он наклонился к ней и поцеловал – нежным, ласковым, долгим поцелуем, в котором столько было и любви, и отчаянья.
– Да, в стихах, – прошептал Новиков. – В стихах…
Новиков почувствовал, что из глаз у него текут слезы.
Он взглянул на Юлю. Глаза у нее тоже были мокрые.
Заглянув после долгого перерыва в «Фейсбук», Владимир Левин обнаружил коротенькое письмецо, скорее даже записку от Леночки Фельдман. Он с волнением перечел ее несколько раз, хотя читать было практически нечего, никакой информации о Леночке записка не содержала:
«Здравствуйте, Владимир Ильич!
Случайно узнала, что вам исполнилось шестьдесят пять лет!
Поздравляю! Летом собираюсь в Москву. Очень хочу увидеться.
Лена Фельдман».
Владимир Ильич! С каких это пор Владимир Ильич? Но – он тоже хотел ее увидеть! За двадцать пять лет, что минули с их последней встречи, Владимир Левин не раз вспоминал Леночку, не раз мечтал обнять ее, прижать к себе, обладать ею, как прежде. Воспоминания Левина были исключительно теплые, светлые, будто никогда ни одного пятнышка не проскользнуло между ними.
Несколько месяцев счастья… Счастливого, безумного секса, необыкновенного… Он был благодарен Леночке…
О, это было чудеснейшее рандеву, невероятное, неповторимое, нежданный подарок судьбы, какой выпадает лишь раз в жизни. Владимир Ильич представил Леночку обнаженной на пустынном морском берегу. С нее, будто с прекрасной нимфы, каплями стекала вода. Никогда, ни до, ни после, не встречал он такой завораживающей чувственности, такой всепобеждающей красоты, несмотря на то что уже не один год знал Леночку. Она словно нарочно соблазняла его, словно дразнила и призывала – и он все больше сходил с ума, все больше терял голову. Он овладел ею прямо на песке, и потом снова, и снова – при этом они оба знали, что в этой жизни у них осталась лишь короткая ночь, что это в последний раз, в самый последний, а завтра приедет Миша и все закончится. Леночка останется с другим, с этим самым Мишей, а он, Левин, должен будет уехать навсегда.
