– Да, жалко, что все так вышло, – сказал Левин. – И как же вы? – повторил он свой вопрос. – Как вы попали в Америку?
– Если бы в Америку, – нервно засмеялась Леночка. Она смеялась, но Левин заметил, что в ее глазах нет ни капли веселья. Напротив, в них застыла печаль, которую Левин никогда не замечал раньше. («Моя Фифочка привыкла порхать, как бабочка, от мужчины к мужчине. Она не знает жизнь. Я боюсь, что когда-нибудь она обожжется», – вспомнил он Розу Михайловну.) – Мы не в Америку попали, а в Африку. В Южную Африку.
– В Южную Африку? – от удивления только и мог переспросить Левин.
– Да, в Южную Африку, – подтвердила Леночка. – Там оказалось намного хуже, чем в России. Люди очень несправедливо устроены. Все только и мечтали, чтобы отменили апартеид: ООН, Международный суд, Советский Союз, США, хотя и в России, и в США в разное время существовали сегрегация и рабство, – все требовали отменить апартеид, и никто не думал о последствиях. А всем стало только хуже: и белым, и черным. Я как раз попала туда в самую мясорубку. Когда стали убивать белых, особенно фермеров, там практически началась такая гражданская война, которая продолжается до сих пор. Неизвестная миру, но очень кровавая война. За двадцать лет в Южно-Африканской Республике убили больше трех тысяч белых фермеров, а всего больше двухсот тысяч. Каждый день – пятьдесят трупов. Пятьсот тысяч изнасилований в год. Африканцы верят, что секс с белой девственницей излечивает от СПИДа, и вот они насилуют белых девушек, даже детей, хотя и черных не меньше. Еще они верили, что от СПИДа излечивает секс с крокодилами, но крокодилы сумели постоять за себя. Они совершенно дикие, эти африканцы, там чуть ли не каждый третий болен СПИДом. Они постепенно вымирают из-за своей дикости. Раньше там господствовал белый расизм, вполне цивилизованный, а теперь – черный, в сто раз хуже. Только все молчат. Де Клерку и Манделе дали Нобелевскую премию мира, и все делают вид, будто ничего не происходит. Сначала в Родезии-Зимбабве, а теперь в Южно-Африканской Республике. Мой муж, который был после Миши, – я вышла за него замуж, когда сидела в Израиле на мели, – он меня как следует не предупредил. То есть он рассказывал, конечно, но я не придавала значения. Я не верила, что может быть так страшно. И поехала туда с Эллочкой, на ферму.
Он был богатый, красивый, молодой, тысячи овец, виноградники… И климат там хороший. Но… Нас каждый день могли убить. Панафриканский конгресс Азании – так они называют эту страну – у них был лозунг: «Один фермер – одна пуля». К ним приезжали «Черные пантеры» из Штатов – учили убивать. Это террористы под видом борцов за справедливость. Как у нас, в России. При апартеиде, мне многие говорили, не только белые, было намного лучше. Но люди в мире, в Европе, в Америке, очень любят простые решения. Закрывают глаза и уши и ничего не хотят знать.
– Где ты его нашла, своего мужа? – спросил Левин.
– Он приезжал в Израиль. Эжен принял иудаизм и немного знал иврит. А я немного говорила по-английски. У него мать еврейка.
– А отец? Англичанин?
– А отец – бур. Его маму совсем маленькой девочкой привезли из Германии. Дедушка с бабушкой сбежали от Гитлера. Дедушка Эжена был в Германии известный социал-демократ, может быть, даже коммунист. Я не знаю точно, но очень левый. А брат дедушки – они из небедной семьи – пытался уехать из Германии на Кубу.
