Четырнадцать дней непогоды - страница 40

«Все же я не буду ничего скрывать от Nadine и расскажу ей о нем. Она же не утаила от меня, что любит Петра Александровича…только я назову его Гориным – это же не будет обманом», – решала Соня.

Да, Наденька тоже была влюблена, причем в институтского профессора российской словесности, Петра Александровича Плетнева. Это было не то традиционное «обожание», распространенное среди институток, каждая из которых выбирала себе «предмет» – сначала из числа старших воспитанниц, а затем из учителей, но первое настоящее чувство, скрываемое Наденькою ото всех, кроме ее наперсницы Сони. Профессор Плетнев вел российскую словесность не только в Смольном, но и двух других институтах благородных девиц – Екатерининском и Патриотическом, так что вне занятий Наде редко приходилось видеть его, что очень печалило девушку. Но от доверительного разговора в тиши дортуара становилось не так тоскливо, тем более, что Соня всегда готова была выслушать подругу, сколько бы она не говорила об обожаемом Плетневе.

Княжна было собралась с духом, чтобы открыться Надине, как в дортуар влетела Анечка Тольская, маленькая пухловатая блондинка в смешных белокурых кудряшках, несмотря на свои восемнадцать, глядевшаяся абсолютным ребенком.

– Mesdam’очки, сейчас дадут звонок на прием, что же вы сидите здесь? Муранова, Ветровская – вы же дежурные! – воскликнула девушка и также торопливо, как и вбежала, выпорхнула из дортуара и понеслась по коридору к лестнице.

Софья и Надя, совсем позабывшие о времени, поспешили спуститься вниз, оправляя на ходу белые «воскресные» передники. На середине класса, в котором множество институток ожидали прихода родных, уже стояла шеренга девушек: Натали Вельская, Оленька Зорич и другие «парфетки», то есть лучшие по поведению и учению смолянки. Раздался звонок, с которым Софья и Надя вбежали в класс и, встретив несколько неодобрительных взглядов, заняли свои места. Сразу же вереница парфеток двинулась ко входу в приемную залу. Девушки, которые должны были вызывать из класса ту или иную счастливицу, чьи родители появятся – это считалось очень почетной обязанностью – сели на скамейку у дверей.

Залу уже наполняла пестрая толпа взрослых – часть того, большого, мира, выхода в который с таким нетерпением ждали юные затворницы. Софья, узнав мать Зои Ренской, поспешила в класс вызвать девушку. А Надя, увидев подходивших к ней отца и сестру, вскочила со скамейки и быстрыми шагами поспешила к ним навстречу. Софья же снова присела, вглядываясь в толпу и ища глазами брата и невестку. Павел недавно писал сестре о том, что в ближайшее воскресенье он навестит ее вместе с Евдокией. Вот Александрина Мильская, увидев отца и брата-гимназиста, оставила скамейку дежурных. Вскоре встретила мать и Вера Соловьева. Софья, в числе немногих парфеток, дожидалась своих родных.

«Братец!» – глаза княжны, наконец, нашли того, кого давно искали. Но они увидели и того, о встрече с которым здесь и сейчас девушка не могла и помыслить. Рядом с Павлом, державшим об руку жену, к Софье приближался он, Рунский – тот, кто занимал все ее мысли со дня их первой встречи. На мгновение девушку охватило какое-то безудержное восторженное чувство, и, повинуясь ему, не видя вокруг ни белых платьев подруг, ни пестрой толпы их родных, ни брата и его жены, ей захотелось бежать, чтобы рассказать, как она любит его. Но княжна, воспитанница Смольного института, выступила вперед, оставив где-то далеко-далеко в глубине сердца просто Соню Муранову, и девушка, встав со скамейки, твердым, как ей казалось, шагом, направилась к Павлу, Евдокии и Рунскому, чтобы, как подобает, поприветствовать их. Однако сдержанность мгновенно сменила искренняя радость, отразившаяся в глазах Софьи, когда она встретила откровенно восторженный взгляд Рунского.