Я посмотрел на Эдика. Он сидел тихо, прижавшись щекой к стеклу. Его глиняное лицо начало понемногу розоветь.
– Что же вы, Эдуард Константинович, не бережёте себя? – спросил я. – Так можно и до инсульта допрыгаться, на общественных-то началах.
Он сделал ещё глоток и спросил, подозрительно косясь:
– Вы кто?
– Зови меня Кирилл Михайлович.
– А фамилия?
– Шелехов.
– А-а, тот самый… – уныло протянул он и стукнулся головой в боковое стекло.
– Что, страшная фамилия? – усмехнулся я.
Говорить ему, очевидно, было тяжело, но какая-то сила заставила Эдика выдать сбивчивый речитатив:
– Это вам с рук не сойдёт. Вы не понимаете, с чем связались. Не надо было зону трогать… Полевской – это прикрытие. Там другая игра. Думаете, вы тут власть, а там власть пострашнее… Вы нас используете, они вас. Серьёзные люди. Зря вы залезли. Ваш главный уже понял…
– Эдик, кончай! – оборвал я. – Ты перед кем выступаешь? Шоу кончилось. Ты мне хочешь за нашу зону объяснить?
– Она не ваша. Там другой интерес…
Он задохнулся и замолчал. Я знал теорию заговора о том, что Пикулеву и Рыкованову якобы нужны отвалы уфалейского никелевого комбината, чтобы извлекать из них остаточный металл. Это было чушью: «Чезар» просто не располагал технологиями такого уровня. В эту аргументацию Эдик обычно приплетал ситуацию с Северным Казахстаном, важным поставщиком сырья для ферросплавов, пугая свою паству готовящейся войной, которая временно отрежет нас от рудных баз.
На самом деле, всё было проще. Эта чёртова дорога на Полевской была нужна Пикулеву не ради экономических выгод. Он, как любой император, хотел связать свои протектораты единой сетью дорог, так что им двигало то же самое тщеславие, что подтолкнуло его к покупке итальянского суперкара. Это был просто имиджевый проект и способ досадить Дягилеву.
До КПП «Анбаш-2» мы доехали молча. Здесь в сосновом бору на берегу озера Малая Акуля располагался госпиталь. Я остановился у шлагбаума. Дежурный в камуфляжной форме не спеша подошёл к машине и посмотрел на нас без интереса.
– Человеку помощь нужна, – кивнул я на Эдика, протягивая «чезаровское» удостоверение.
Дежурный долго перетрескивался с кем-то по рации, потом заглянул в салон и пристально уставился на Эдика. Тот от волнения ожил и слегка покраснел.
– Что с ним? – спросил дежурный. Его лицо было загорелым и матовым, словно утратило способность потеть.
– Удар солнечный хватил. Прокапайте его там или укольчик поставьте.
Дежурный нахмурился и ответил в рацию:
– Нет, жизни не угрожающее.
Рация ответила разражённой тирадой. Дежурный кивнул и обратился к нам:
– Сюда нельзя. Больница в Аргаяше, – он махнул рукой, показывая направления.
– Ты номера машины видел? – разыграл я последнего козыря.
– Видел. Но я вам не подчиняюсь, – он помолчал, выдерживая мой взгляд, и добавил уже мягче: – Приказ у меня. Гражданским нельзя. Здесь режим.
Мы двинулись в сторону Аргаяша. Я с тревогой поглядел на Эдика, который тихо сидел в углу, играл желваками и словно терпел зубную боль. Вентиляция работала на всю катушку, издавая гул самолётных турбин, и воздух в салоне потяжелел от влаги.
– Эдик, ты как? – спросил я.
– Терпимо, – ответил он. – Голова болит. И тошнит.
Как-то в Аргуне одного из молодых бойцов хватил тепловой удар, но я не помнил, чтобы мы с ним особенно церемонились: его оттащили в тень, дали воды, и через полчаса он уже был в форме.
