– На людях зови по отечеству, Юрием Алексеевичем, а в кабинете или ещё где просто Юриком, так мне нравится.
В магазине полки сколотили из хорошо строганых досок, прилавок, холодильники и морозилку купил у того же Юрика по сходной цене. Две молоденькие девчонки, сестры-двойняшки, Галя и Валя, только что школу окончили, в институты ехать – нет таких денег, и работы в деревне никакой. А тут услышали, что Канаковы магазин открывают, отправили отца к старшему, Григорию Андреевичу, они хоть и не ровесники, но работали вместе и по сию пору здороваются.
– Будь здоров, Григорий Андреевич. – Гость открыл калитку и остановился, увидев хозяина.
– Ты ругаться пришёл, что ли, в воротах стоишь. Дак я не в том духе сегодня, чтобы чубы рвать. Заходи. Или сразу в дом? Дело какое или просто покурить? Говори, Артюха, не стесняйся.
Прошли под навес, сели на плетёные кресла, любил из прутиков красоту вить старший Канаков. Артём осмелел: – А нам какого рожна сомущаться, мы не воры и не разбойники, честно жили и так бы продолжали, если бы не пятнистый.
– Артём, ты меня избавь от такого разговора, а то я опять ночь спать не буду.
– Понял, молчу. Прослышал я, Григорий, что вы с робятами магазин начинаете.
– Стоп! Это кто тебе такое сказанул, что я в этом магазине участвую?
Артём оробел:
– Не то сказал, не серчай, хотел попросить тебя девок моих пристроить. Надо, чтоб они за зиму какую копейку заработали, чтобы поступать ехать, а там будем как-нинабудь извёртываться. Школу прошли, обе как ударницы, а дальше некуда, средствов нет. Было на книжке, все копил, думал учить их в городе, а оно вишь как, скукарикали денежки… Ну, понял, не будем об этом. А про девок мне с кем дело иметь?
Григорий Андреевич помолчал, соображая, как ему себя повести. С одной стороны, к торговле никоим образом приклеиваться нельзя, с другой – Артёму помочь надо, куда он пойдёт? И Прошка тоже не сообразит, может и отказать:
– Давай так, Артём Сергеич, я вечером с сыном переговорю, а ты утречком забеги. Чай пойдёшь пить?
– В другой раз, спасибо, Григорий Андреевич, на добром слове.
Вечером отец пошёл к Прохору. Не славно, конечно, что мужик уж настоящий, а все один, хозяйки в доме нет, только мать на стол наставлять начинает, Прошка уж тут, без спросу, без приглашения. Раз не утерпел Григорий Андреевич, ложку положил:
– Обожди, Прохор, пусть суп остынет, больно горяч.
Хозяйка сунулась с объяснением:
– Дак с плиты сняла, оттого и горяч.
– Я, кажись, не с тобой. Прохор, я гляжу, тебе такая жизнь глянется, выспался неизвестно с кем и где, натетёшкался, вынежился, у отца в доме без приглашения за стол упал, наелся и вперёд. Ты только что в туалет ко мне не ходишь.
Мать аж всплакнула:
– Отец, да разве объел он тебя?
Григорий стукнул кулаком по столу:
– Ты способен на вопросы отвечать или мать за тебя будет отдуваться? А ты не встревай, не доводи до греха! Или тебе, сынок, подзатыльник вломить, чтобы в сознание вошёл? Я хочу знать, собираешься семью заводить или нет? Если нет – дом продам к чёртовой матери и деньги Зюганову отправлю.
– Отправляй. – Прохор встал со стула.
– Сядь! – рявкнул отец. – Ишь, моду взяли, чуть что – в сторону. Сядь! И слушай меня внимательно, сынок, потому что я дважды повторять не умею. Если к октябрьским праздникам не соберёшься, я так тебя оженю, тогда уж точно век будешь отца помнить.
Прохор улыбнулся:
