Но как только я выздоравливаю, родители пытаются меня выдворить в зал.
– Ты уже большая девочка – должна спать отдельно. Мы же рядом…
Я покрываюсь испариной от ужаса. Ну, как им объяснить? Как? Неужели они не понимают?!!
Но вот наступает ночь. Мне устраивают постель на диване, и я даже засыпаю. Неожиданно я слышу шорох. Открываю глаза – и снова покрываюсь испариной и вжимаюсь в подушку. Снова шорох. Я вижу, как с одного места в стене начинает осыпаться побелка. Осыпается-осыпается-осыпается… Обычно я прижимаюсь к стене, чтобы быть подальше от края, за которым – неизвестность. Пропасть, из которой может вылезти, кто угодно, и утянуть меня за собой.
Но на этот раз… Я вынуждена лежать посередине дивана, потому что опасность ждет меня с двух сторон. Побелка сыплется густым ручейком из образовавшейся дырочки. Вдруг… я вижу нечто, вылезающее из этой дырочки. НЕЧТО шевелится, как червяк. Но это не червяк – это палец.
– Смотри-ка… – говорит мама.
Она сидит на краешке дивана рядом со мной. Я совсем не заметила, как она вошла, и поэтому вздрогнула.
– Смотри-ка, соседский мальчишка стену расковырял, смотри… – мама кивает на дырку в стене.
Я с ужасом наблюдаю за пальцем, он извивается.
– Какой соседский?..
Но мамы уже нет рядом. Я понимаю, что ее и не было. Тогда кто же это был?
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – я кричу срывающимся голосом.
Вбегают родители и уносят меня к себе.
Они недовольны. Они проводят со мной воспитательную работу. Но днем все доказательства моих ночных страхов исчезают, и я не могу найти себе оправданий.
Я ненавидела приближение вечера. Ненавидела это синеющее небо. Ненавидела это родительское: «Пора бай!». Я начинала по-детски горячо молиться, чтобы еще одна ночь миновала спокойно. Но порою эти ночи были бесконечно долгими и мучительными.
В нашем саду были разные дети. Горстка правильных девочек, которые умели жить и вертеться с самого детства. Это я пребывала в прострации, не понимая, что происходит вокруг. А у них уже всё было по полочкам: с этими не дружу, а с этими вполне… Тут у меня мелки, а тут игрушки. Эта воспиталка хорошая, а с этой надо БЫТЬ хорошей. И, конечно, у них был неизменный бант, казалось, прибитый к макушке.
А еще был Вовка. Рыжий мальчишка небольшого роста. Он никогда не дрался, никогда не бегал и никогда не кричал. Он всегда размеренно говорил, медленно ел, благодарил поваров. Никогда не задирал девочек и никогда не стоял в углу.
Непонятно, что такого особенного было в этом мальчике. Казалось, он уже абсолютно взрослый. У меня лично было подозрение, что он и есть заколдованный взрослый, который совершил дурной поступок и был за это отправлен назад в детство.
Вовка был главным. Самым главным! Негласно. И все дети делились на тех, кто «за Вовку» и тех, кто «просто». Те, кто были «просто» – были, как бы, вне партии. А партия – это сила!
Интересно, что никто об этом вслух не говорил. Просто ТАК БЫЛО – и это не обсуждалось.
Вовку всегда окружала кучка приспешников. Они его защищали, они с ним беседовали, они смеялись его умным шуткам, они не позволяли подходить к нему тем, кто «просто». Еще несколько человек были на побегушках – приносили Вовке игрушки… Он ими не очень-то интересовался – как любой взрослый – но хвалил за инициативу.
