Чистые слёзы - страница 6

Я не представляю, о чём в ту минуту могла думать моя мама. Но спустя какое-то время поняла, что легче было как раз мне, потому что я была рядом с моим самым дорогим человеком – моей кровинкой, а ей, отдавшей ему столько любви, находящейся на расстоянии, ничего не видящей и не знающей, приходилось лишь глубоко страдать, ожидая известий. Милая, родная мамочка, спасибо тебе за правильные, нужные слова, которые ты всегда находила для меня, хотя сама пребывала в невероятном отчаянии. Спасибо за то, что ты никогда не плакала при мне, придавая мне тем самым уверенность, что всё идёт своим чередом. Я искренно верила только тебе, и твои согревающие глаза и доброе сердце – то, что держало меня на плаву. Ты всегда знала, как и что нужно мне сказать, чтобы я не сломалась. Ты делилась своей силой, отдавала себя всю, но где ты её черпала – не знаю. Мамочка, любимая, спасибо тебе, родная, за то, что ты у нас такая!

В палате было пять коек. Медсестра указала на высокую кровать справа, возле стены. Уже через несколько минут ребёнку ставили капельницу (это и была подготовка к операции – выводились токсины из крови, которые попали к нему с пищей). Глядя на эту ужасающую картину, думала только о том, что судьба несправедлива ко мне и моему ребёнку. Горечь обиды заполняла моё сердце. Я не понимала ещё, что ждёт моего сына, старалась не плакать, держалась, пока он не спал. Но только он впадал в забытьё, я выбегала в коридор и меня охватывали судорожные рыдания. Когда мой мальчик держал меня за руку, я теребила его волосики, усмиряя не только его страх, но и свой. Сердце разрывалось от мучений, которые сын испытывал: он постоянно стонал, вскрикивал, тяжёлое дыхание не давало ему говорить и забирало последние силы. И я уже сама стала ждать эту операцию, надеясь на то, что она принесёт долгожданное освобождение от боли.

Через час медсестра завезла каталку в палату. Я переложила раздетого до трусиков сыночка, она накрыла его лёгкой простынёй, и мы вместе повезли его в операционную, находящуюся в конце длинного коридора. Естественно, я осталась за дверью. В этой части отделения свет почему-то не горел. В окне, находящемся в тупике, метрах в десяти от меня, начинало уже смеркаться. За дверью сначала были слышны голоса, а затем стало тихо, только иногда слышалось лязганье медицинских инструментов. Я погрузилась в пустоту. И, хотя с другой стороны отделения ходили дети, слышны были чьи-то голоса, я ни на что не реагировала. Тогда я знала одну молитву, пробовала читать её: «Отче Наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь: и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь». Так начинала читать много раз, но пробегающие мысли постоянно прерывали её, и я снова погружалась в гулкую пустоту. Я не думала тогда ни о чём: ни о хорошем, ни о плохом. Попыталась представить, что сейчас происходит на операции, ведь в чём она заключалась, мне никто не объяснил. И про болезнь, кстати, тоже. Я оставалась в полном неведении. Понимала только, что, наверное, будут резать ножку.

В мучительных мыслях прошло бесконечных для меня пятьдесят минут. Это время я ходила, как зверь в клетке, до окна и обратно много-много раз. Приседала на корточки (стульев здесь не было), но сидеть не могла, мне надо было двигаться, и я снова поднималась и ходила, ломая руки от бессилия.