Голик девушка умудрилась насадить на черенок от лопаты, сделав себе ладную метлу, которой она принялась шуршать в доме, наполнив его оживлённой работой.
Подкладывая иногда в печь дровишки, Сирша выскребала все углы от мусора, скопившегося за годы. Она двигала мебель, обметая пыль с её поверхностей, снимала паутину и труху со стен, потолка, подоконников. Метла мелодично шурхала, потрескивали в печи поленца. Сирша затянула песню, слова которой въелись в память каждой буковкой, множество раз петые матерью и бабушкой.
Свет в тебе –
Разгонит мрак.
Не отдай его за «так»,
Не продай за звон монет!
Ты позволь ему гореть;
Он согреет в холода
И поможет, коль беда.
Силами тебя не обделит.
Коль затушишь – аконит…
Стоит только раз упасть –
Разверзает бездна пасть,
Темнота затянет в омут,
Закружат грехов водовороты…
Ты гори, свети, не гасни!
Знай, ведь это не напрасно!
Твой огонь пускай кипит:
Люсдельбена цвет растит…
Сор сгорел в печке так быстро, что Сирша и зевнуть не успела. Она засмотрелась на огонь:
«Вот так года горят, в мгновение, в жарком огне жизни. И не заметишь, как прогорят, оставив только остывшие угольки…»
По порядку вымыла она окна, полки, протёрла мебель и полы. В доме разлился аромат чистоты, гуляющий воздух всё быстро высушил. Сирша прикрыла все окна и дверь, оставив открытой только одну форточку – пусть теперь дом нагревается.
– Ну, теперь тут снова можно жить! – усмехнулась она, любуясь проделанной работой.
Хорошенько отжав занавески и половички, выполосканные, Сирша развесила по ветвям деревьев на просушку.
«Нужно украсить дом цветами. Как праздник чтобы было! Только, чтоб подольше стояли…»
За садом простиралось поле, волнами вздрагивавшее на поднявшемся ветру.
– Вот и ветер! – рассмеялась Сирша, и, расставив руки в стороны, зажмурилась, закружилась, позволяя воздушному хулигану играться с её волосами как ему вздумается.
Ей казалось, что она и ветер, и это поле с пляшущими стебельками трав – единое целое, не было уже отдельного «Я» – была только спиралью ввинчивающаяся в синь вечность.
Ноги сами согнулись, и девушка, упав в объятия ароматных трав, распахнула глаза. Она смотрела в бесконечно высокое небо:
«Вот оно, вечное и доброе, смотрит на меня, вливается в мои глаза, огромное и великое. На меня, такую песчинку, а я – как можно мне смотреть на него вот так просто, с такой наглой бесстыдностью?»
И продолжала смотреть, не ощущая своего тела, слившись в одно целое с держащей её в своих шершавых и тёплых ладонях землёй.
«И правда, великанша, – вспомнилась ей травяная коса. – Но пора…»
Нехотя поднявшись, Сирша отряхнула волосы и комбинезон от налипших травинок.
За полем обнаружился ельник, значительно разросшийся с тех пор, как она последний раз его видела. Он возвышался игольчато-синей массой над широким простором. Внутри ельника было прохладно. Лапы елей, не пропускающие вглубь солнечные лучи, бережно сохраняли зеленоватую тень. Несмотря на желание пройтись по лесу, девушка не пошла далеко, а сорвала несколько больших ветвей с шишками и покинула ельник скорым шагом.
Поле дышало и волновалось, доверчиво тянулось к синеве. На ходу Сирша срывала цветы и понравившиеся стебли.
Солнце уже наливалось румянцем, уставшее и сонное. Свет стал мягче и золотистее, даже скачущий по ветвям деревьев ветер лениво присмирел, тихонько укачивая зелень макушек.
Наскоро разместив высохшие занавески и половики, Сирша принялась украшать дом.
