Агрегат между ног смотрел в небо, и был таких размеров, что мог заставить статую Давида нервно перекурить в сторонке. Плюс копыта вместо ног, козлиная бородка острым клинышком и закрученные рожки, сантиметров на десять выпирающие из кучеряшек. И «живые» глаза, выполненные из мелкой разноцветной мозаики, в которых бликовали огненные всполохи.
Обойти склеп было сложно: справа росли колючие заросли перед остроконечным забором, а слева был проход, в котором постоянно что-то свистело. Я полез на крышу. Словно по лесенке, вскарабкался по статуе, ухватившись за рога и используя торчащий мраморный дрын как подножку. Завис на секундочку, встретившись со статуей глазами, вздрогнул от ощущения, что они улыбаются, и рывком втянул себя на крышу.
В этот же момент небо вспыхнуло от раздавшегося взрыва и послышался истеричный, но очень довольный хохот Филиппыча. А за спиной затрещали камни, и крыша чуть поехала в сторону. Я распластался, хватаясь за черепицу, и посмотрел вниз.
Статуя античного черта, по которой я только что вскарабкался, дергаясь, пыталась выдраться из каменной кладки. Рванулась и неуклюже выпала, когда кладка треснула. Черт поднялся, по козлиному встряхнул головой. Огляделся по сторонам, не поднимая взгляда, шумно втянул воздух и резво, будто с цепи сорвался, бросился оббегать склеп – туда, откуда еще слышались смешки. Бежал на четвереньках, бочком, подпрыгивая через каждый метр, явно не справляясь со своей анатомией.
«С таким сложно тягаться, – вздохнул Муха —Это вообще законно?»
«Умом выделяться надо…» – хихикнул Ларс.
«Вы о чем это, мальчики?» – вклинилась Харми, и мужская часть фобосов притихла.
Я не слушал, карабкался по крыше, подбираясь к коньку. С той стороны опять начали палить. Как-то не смешно стало Филиппычу. Перед каждым всполохом и взрывом раздавался уже не хохот, а выкрик профессиональной теннисистки во время тяжелого матча.
Обернулся на Банши, тащившей бездыханное тело охотника к выходу с кладбища. Убедился, что она в порядке, и только тогда выглянул за конек.
«Это прямо как в твоих кинофильмах!» – восторженно выдохнул Муха.
На практически выжженной площадке, в грязи растаявшего снега стоял Филипп Ф. Филиппов – один, без партнеров. Этакий сильно драный Ван Хельсинг: помятая шляпа дымилась, от плаща остались только плечи, зато видна была кожаная жилетка с метательными ножами и серебряной цепочкой от часов. Бакенбарды чуть ли не дыбом стояли.
В руках он держал странного вида жезл – смесь олимпийского факела и трезубца. Вокруг центрального зуба горел огонек, а соседние искрились, будто они под напряжением. И этим жезлом он отбивался от двух зеленых чертей. Палил молнией и огненными кольцами, стараясь не подпускать к себе. И лупил другим концом, моментально (как телескоп) превращавшимся в острое копье, если кто-то прорывался ближе.
Несколько прожженных насквозь или разбитых на осколки чертей уже валялись у него под ногами. Мешали двигаться, замедляли, и он пропускал удары.
«Признаюсь, он оказывается не так уж и плох, – констатировал Ларс – Столько гонора было на балу, а мужик-то крепкий…»
«Согласен,» — мысленно ответил я, любуясь работой мастера.
Он будто бы даже выше ростом стал. Сам крутился, как черт, выдавая лихие пируэты, и своим трезубцем крутил так, что черти держались в сторонке. Жезл Филиппов уже не схлопывал, а постоянно держал в разложенном состоянии.
