– Взяты четыре работы фламандской школы, – сказал Соломон, показав на пустые рамы. – Это можно сказать точно, у меня есть список. Очень аккуратно сделано: полотна вынули из рам, а не вырезали.
– Что еще исчезло – кроме картин? – спросил Роман.
– Трудно сказать. Может, дивиди-плейер? Видишь пустое место рядом с телевизором, вокруг пыль, а здесь чисто? Утром придут бывшая жена Гольдфарба и его племянник, им уже сообщили, и можно будет более подробно…
– Входная дверь была открыта?
– Заперта. Ключ лежит на полке над телевизором.
– В двери ключа не было?
– Нет.
– Где тело?
Раздвигая локтями стены в узком коридоре, Соломон направился в комнату, служившую, судя по всему, кабинетом. У меня тоже есть кабинет, но, по сравнению с этим, мое рабочее место можно назвать складом для компьютера и книг. По размерам комната почти не уступала гостиной, на двух противоположных стенах был развешан арсенал холодного оружия, включая турецкий ятаган и секиру. Коллекция, если бы хозяин вздумал ее продать, тянула миллиона на два. Впрочем, лично я не дал бы за нее и шекеля – терпеть не могу острых предметов, о которые можно порезаться.
– Ничего не взято, – сказал Соломон, предвосхищая вопрос Романа.
Я в этом усомнился – если хозяин был убит, убийца мог выбрать любое оружие по вкусу. Вряд ли он потом повесил экспонат на место.
Ошибку свою я понял, когда разглядел тело. Для этого мне пришлось еще раз нарушить запрет комиссара и протиснуться между стеной и инспектором Соломоном, загораживавшим от меня место преступления.
Доктор Гольдфарб лежал посреди кабинета, уткнувшись лицом в светлый ворсистый ковер. На левом боку его клетчатой рубашки расплывалось кровавое пятно. Любой дилетант, насмотревшийся американских боевиков, мог сказать без тени сомнения: в хирурга угодила пуля.
***
Я сидел на стуле у двери и молча следил за «следственно-розыскными действиями». Когда в комнате находились сразу трое полицейских – к Бутлеру и Соломону присоединился эксперт-криминалист Леви, – мое участие выглядело излишним. Но слышно мне было хорошо.
Тело унесли, и вид кровавой раны не мешал размышлениям.
– В момент убийства он стоял у окна, левым боком к двери, – сказал Соломон, – и смотрел в сторону вон той стены.
– Это очевидно, – буркнул Леви, разглядывая поднятый им с пола и приобщенный к уликам сложенный носовой платок, на котором видны были несколько пятнышек крови.
– Грабитель отпер дверь ключом. Он, вероятно, не ожидал, что хозяин окажется на вилле. Вошел, увидел Гольдфарба и выстрелил… Нет, он сначала подошел к Гольдфарбу…
– Это очевидно, – еще раз пробурчал Леви.
– Что очевидно? – не выдержал я.
Бутлер, переводивший взгляд с инспектора на эксперта, хмуро покосился в мою сторону, но все же изволил ответить:
– Цепочка капель крови тянется от окна к месту, где лежало тело. Ясно, что рану Гольдфарб получил, когда стоял у окна. Он не мог стоять левым боком к окну, поскольку тогда не получил бы такую рану, и гильза не могла оказаться там, где мы ее нашли. Лицом к двери или к окну он тоже стоять не мог, иначе непонятно – почему он позволил убийце разгуливать по комнате. Значит, Гольдфарб стоял так, как сейчас стоит инспектор Соломон, убийца вошел, сделал четыре… нет, пять шагов и выстрелил.
– Почему пять? – не унимался я.
– Потому что стреляли почти в упор, – вмешался Леви. – На рубашке убитого следы пороха. Я другого не понимаю. Гольдфарб находился здесь, в кабинете. Убийца вошел в гостиную, так? Он полагал, что на вилле никого нет, и, действительно, в гостиной Гольдфарба не обнаружил. Зачем убийца направился в кабинет? Или – почему Гольдфарб не вышел в гостиную, услышав, как открывается входная дверь?
