Что там, за дверью? - страница 36

Да и чернила, эта кровь письма… Он заметил, как время всё быстрее выпивает их и уносит с собой, а пересохшее перо оставляет за собой всё менее различимые тени фраз, а то и вовсе бесследно скрипит, и давно уже бежит впереди пустых строчек.

Человек поймал себя на том, что раньше, наполненные кровью бытия, страницы были гладкие и упругие, они спокойно вмещали в себя сумасшедший ритм жизни, её энергия вселяла порядок в беспорядок и придавала смысл бессмысленной гонке со временем. Чем дальше, страницы становились тоньше, хрупче, они рассыпались, не перенося, видимо, тяжести запрессованных в них лет. Ближе к концу книги, они стали тусклыми и полными грусти: так слепнущий глаз плачет по яркости цветочного рынка. Страницы гасли, как выгорающее пламя сердца и мыслей. К концу книги они стали всё чаще повторяться, т. е. с тем же текстом и той же нумерацией. В слабости движений своих они тихо шуршат, потеряв и надеясь найти сами себя.

А ещё они лишились новизны и с ней – интереса. Поэтому, наверное, человек стал листать их в обратном направлении, где с дрожащих высот возраста, они возвращали его к бестолковым, но таким полным жизнью временам.

– Листки, что вы ещё прячете между собой? Голыми нервами я касаюсь вас, я, – тот, кто вдохнул в вас летопись жизни простого обитателя земли, с простыми же, разнесёнными по страницам незатейливыми историями, написанными…. А для кого, впрочем, написанными?..

– Кто, кроме ветра, будет ворошить страницы…

Такой обычной жизни и её… пепла, уносимого ветром.

А может?.. А, может, дать листочкам просто разлететься. Отпущенные на свободу, их белые крылья разнесут их далеко-далеко. Там они упадут на землю и прорастут новой жизнью. И она будет совсем другая, непохожая на написанную. Солнце развернёт и разгладит лицо каждой странички и лучи будут их читать, переходить от строчки к строчке, от слова к слову, одевая их в новые, фантастические краски. От них будет пахнуть свежей жизнью, которая напишет свою, совершенно другую историю.

Сразу замечу: это не исповедь, не тайные кладовые памяти и не какая-то откровенность, вынужденная рядиться в драпировку ложной смущённости.

Обычная, старая как мир, история. Со временем вуаль сомнения – делиться ею, нет ли – истлела за ненадобностью и запорошена временем.

Итак: кровать, в голове её тумбочка, жёлтый шатер света из-под абажура, светлый круг на подушке, и она…

Избирательная память крутит кинематографом кадры прошлых дней. Лучик его, как на экране, продёргивает следующую из ряда, кажущегося бесконечным, картинку. Как в рамке киношной темноты они выплывают друг за другом: умные, веселые, грустные, скептичные. Каждый раз разные, но всегда в чем-то неуловимо схожие… гладкая, нежная цепочка, звенья которой непрерывно перетекают одна в другую.

Может, поэтому не успели ещё исчезнуть чары одной, с которой только-только обменялись душами, и холод забвения не успел ещё вморозить её в историю, оставив о себе только память, как за ограду ресниц из будущего проникают новый лики…

Я слишком хорошо знаком со своей беспокойной натурой, чтобы не знать заранее, чем всё закончится. Даже когда сердце заходится от счастья текущего знакомства, я уже на этом этапе чётко вижу другое, которого пока ещё нет.

Не могу ничего поделать с ртутной подвижностью своего любопытства: рука трогает настоящее, а глаз обшаривает горизонт в поисках очередного интереса. Неиссякаемая жажда головы и сердца, бесстыдно отрицает постоянство привязанностей, несмотря на то, что надо отдать должное: каждый раз душа просто разрывается от надвигающейся тоски расставания. Но опять что-то, неизвестным пламенем выжженное на поверхности сознания, толкает в очередной поиск: может, на сей раз следующая встреча закроет прострельное отверстие души, зарубцует сердце, успокоит мятущиеся мозги?..