Вот оно – воспоминания, память! ОНА навивается на бобины вечности, как призрачное оправдание ушедшего света… Этот фиговый листок надежды немного успокоил.
Но не растопил страх одиночества, холодный фильтр сердца угрюмо продолжает просеивать лохмотья бывших иллюзий… От мыслей несёт затхлостью и безнадёжностью.
И мне они очень не понравились.
Встал, позвонил другу.
– Ты чего, – завопил он. – Ты хоть знаешь, который час? Хотя, впрочем… – Я ясно представил, как он чешет седую голову, потом согласно кивает:
– Хорошо, иду.
Он понимает меня. У него, вообще-то, есть семья, но он тоже один. Бывает и такое. Он придёт, и мы, как бывало, впрыснем очередной укол оптимизма, возьмём ещё один перерыв между «нет» и «не будет». Для нас двоих вырвем из темноты малюсенькую площадку, призрачный островок, вокруг которого ещё плещется ласковая вода под прозрачной вуалью голубого неба.
…Две головы склоняются одна к другой, две седые головы. Трогательный шёпот памяти подсказывает слова, мы тихо поём, и над пропастью времён протягивается фантастический стеклянный мост:
Призрачно всё в этом мире бушующем,
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.[1] – Хорошо! Вот он, миг, когда ты встречаешься с другим измерением вечности. И это измерение – правильное! Нет этих двух «ничто» в начале конца и конце начал. Есть я и мы – здесь и сейчас. И свет вокруг.
Мы сидим и тихо поём. Природа за нашими спинами стоит с прижатым к губам пальцем:
– Тихо, не мешайте!..
Небольшое стадо валунов, разбросанных по лысине холма. Тайну их появления не знал никто, как не догадывались они сами, что охраняют здесь границу земли и неба. Давно. В дождь и ветер, солнце и мороз. Они выцвели от лет и недвижности. Каменные морщины избороздили когда-то гладкие их поверхности, местами змеились трещинки…
Забытые в годах, они покорно принимали их череду. Радовались, когда весна вытаивала их из глубокого сна зимы. Пролежни холодов менялись на ласковую щекотку подтекшего под них ручейка, и тёплые слёзы первого дождика отмывали каменные лица и наряжали их цветными отблесками радуги.
Осенью тяжёлые их слёзы мешались с дождём, никто, кроме них, не замечал грустной подготовки к очередному оцепенению…. Коловорот сезонов и карусель дней.
Ночами, остывая, они потрескивали, каждый в силу глубины своей каменной души, – это был их своеобразный язык. Обычно тихий… Он окутывал их общей тайной причастности и чувств. Часто, разморенные теплом дня и мимолётной лаской ветра, они делились ночными снами… Их разговоры, разговоры… Каждый со своей судьбой, они в своей общности слились в прочную связь, почти монолит и множество сердец по их числу согласно отмеряло время их взаимной верности.
Но однажды случилось то, что случилось: то ли небольшой оползень, то ли подмытый ручейком после сильного дождя, но один камень покатился вниз. Он, последний из оказавшихся здесь, и первый, которого судьба столкнула с насиженного места.
Сердце гулко каталось в опустевшей груди, а впереди камня неслись его страх, ужас, растерянность и беспомощность, застилая глаза мельканием верха-низа, жёстких боков холма снизу и насупленного, неулыбчивого неба сверху. Стук-стук, слепой колокол отмеряет падение. И тишина. Вдруг – тишина. Только напуганное сердце ищет несуществующее укрытие, провалившись само в себя.
