Престон, их тридцатишестилетний сын, жил с ними. Он дважды лечился от наркотической зависимости, но ему по-прежнему нравилось принимать незаконно приобретенные, отпускаемые только по рецепту лекарственные препараты, запивая их текилой.
– Я сказала им, что сегодня они могут не приезжать, никаких проблем, – продолжила Никки, – но ты знаешь, какие они.
– Чертовски ответственные.
Она улыбнулась.
– В современном мире на таких спрос невысок. Я говорила им, что ты задержишься, но они настояли, что останутся, подадут обед и помоют часть посуды.
– Минни поела?
– Без отца отказалась. Наотрез. Мы все здесь совы, но она самая отъявленная полуночница из нас всех.
– Хорошее вино.
– Божественное.
В ее водительском удостоверении указывалось, что глаза у Николетты синие, тогда как на самом деле они были лиловые. Иногда становились такими же яркими и глубокими, как предвечернее небо. А сейчас напоминали лепестки ириса, растущего в мягкой тени.
– Престон тревожит меня, знаешь ли, – Никки смотрела в стакан.
– А меня нет. Эгоистичный подонок. Он умрет от передозировки или не умрет. Что меня тревожит, так это заботы, которые он взваливает на родителей.
– Нет, я про другое… Уолтер и Имоджин такие милые люди. Они его любят. Хорошо его воспитывали, делали все, что нужно. И однако он стал таким. Никогда не знаешь, как все обернется.
– Зах, Наоми, Минни… у них все будет отлично. Они хорошие дети.
– Они хорошие дети, – согласилась Николетта. – И Престон в свое время был хорошим ребенком. Знать нельзя. Можно только надеяться.
Джон подумал о Билли Лукасе, милом, симпатичном отличнике, книгочее. Практически высохшая лужа молока и крови. Залитый кровью коллаж из счетов. Задушенная бабушка, алая кровать сестры.
– У них все будет отлично. Не сомневайся. – Он сменил тему. – Между прочим, так уж вышло, что сегодня мне вспомнились фотографии, которые мы сделали на дне рождения Минни. Ты отправляла их родителям по электронной почте?
– Конечно. Я же тебе говорила.
– Наверное, я забыл. Кому-нибудь еще?
– Только Стефании. Иногда Минни напоминает мне ее, когда она была маленькой девочкой.
Стефания, младшая сестра Никки, теперь тридцатидвухлетняя, работала поваром по соусам в известном бостонском ресторане.
– Стефания и твои родители могли отправить фотографии кому-то еще?
Никки пожала плечами, на лице отразилось удивление.
– А что? У меня вдруг появилось ощущение, что это допрос.
Он не хотел тревожить ее. Пока не хотел. Сначала требовалось найти логичное объяснение той тревоге, что охватила его самого.
– На работе один мой коллега упомянул про Минни с заячьими ушками на ее дне рожденья. Кто-то прислал ему фотографию по мейлу. Он не помнил кто.
– Да уж, с этими ушками она выглядит супермилой, и ты знаешь, как люди обмениваются тем, что им нравится. Фотография, возможно, уже вывешена на нескольких сайтах. Милые детки точка ком. Заячьи ушки точка ком…
– Хищники-педофилы точка ком.
Николетта встала.
– Иногда ты остаешься полностью копом, когда с лихвой хватает и половины копа.
– Ты права. Проблема в том, что никогда не знаешь, когда надо быть половиной копа, а когда копом на все сто.
Она чокнулась с ним, чистый, мелодичный звук наполнил ванную.
– Ты не можешь все время мчаться по жизни на пятой передаче.
– Ты знаешь, какой я человек. Сбрасывать скорость получается у меня плохо.
– Пошли обедать. Потом я помогу тебе притормозить.
