– Йоган! – громко позвал я. – Брат мой, где же вы?
Я напряг слух. Мне показалось, что я слышу его голос, но очень далеко.
– Йоган! Йоган! – ещё громче крикнул я.
– Толкайте две-е-рь… – послышалось как из преисподней, – …крети-и-н…
Я пнул ногой прямо по отполированной поверхности, и дверь стукнула монаха по лбу.
– Это вам за кретина, – улыбнулся я и хотел зайти, но монах, потирая ушибленный лоб, вытянул руку вперед:
– Стойте на месте! Это ловушка! Зайти – просто, выйти отсюда самому – невозможно!
Сильная пружина уже бесшумно давила мне в спину. Я поспешил выйти и придержать её. Моему взору открылась страшная картина: у стены, на деревянной подставке, стояла женщина в черной полумаске, из-под которой блестели глаза. У её ног сидели два полуистлевших мужских трупа. Я едва не уронил факел.
– Боже, упокой души несчастных детей твоих! – сказал монах, крестя троицу.
Женщина была как живая – на ней было белое когда-то, а теперь посеревшее от пыли платье, отделанное изящными кружевами. Кожа на лицах мужчин ссохлась, обнажив зубы, из-за чего казалось, что они беззвучно смеются над нами.
Монах подошел к женщине и, сняв с неё маску, отпрянул: свет факела отражали два крупных изумруда, вставленные в запавшие глазницы. Это было чучело!
– Господи, спаси и помилуй!
Монах поспешил выйти из комнаты, задев меня.
Я посветил на дверь: изнутри она была такой же гладкой, как и снаружи. Несчастные тщетно пытались открыть её… Я отправился вслед за братом Йоганом.
Мы спустились вниз и вернулись назад, к центру галереи, откуда и начали своё путешествие. Нам предстояло изучить левый рукав замка, но воздух в ловушке был такой зловонный, что мы почли за благо прежде выйти наружу – вдохнуть свежесть ночной прохлады. К тому же мне было интересно, как там верный Брут.
Брут сидел снаружи и, едва завидев нас, бросился навстречу с радостным лаем. Весь его вид говорил: «Наконец-то домой! Побежали из этого ужасного места!» Но каково же было его разочарование, когда мы с Йоганом опять пошли в дом.
– Идём с нами, Брут! – позвал я. Но пес, жалобно взвизгнув, спрятал морду между лап, и остался лежать, глядя на меня глазами, в которых была вся скорбь мира.
Вдохнув свежего воздуха, мы почувствовали себя лучше.
– Сейчас бы глоток доброго вина из подвалов Папы Римского! – вздохнул монах, и я согласился с ним.
– Вино из подвала Папы вряд ли, но вполне приличное пиво и вкуснейшие колбаски мне обещали! Я приглашаю Вас. Вы ведь разделите со мной трапезу, брат Йоган?
Монах поднял глаза к небу и развернул ладони кверху – и пробормотал:
– Если Господу будет угодно оставить нас в живых, охотно! На всё Его воля…
Мы вернулись в галерею.
– Интересно, какие мерзости скрывает эта стена? – монах провел ладонью по стене с нишами – она образовывала правильный полукруг.
– Есть лишь один способ проверить это, – сказал я.
Монах то и дело охал, читая надписи под нишами, но вазы я больше не бил, и так все было подписано: легкие, печень…
Вдруг монах остановился у очередной ниши и прочел:
«Сии глаза были лживы, но они сохранили свет невинности».
В сосуде, несомненно, находились те самые глаза, место которых заполнили драгоценные камни… Я вздрогнул, вспомнив лицо покойницы.
Мы уже почти дошли до лестницы, когда с улицы раздался жуткий вой моего пса. Я побежал назад.
– Брут! Брут! Ко мне!
Я выскочил на широкое крыльцо и нашел пса, лежащего у колонны. Он дрожал мелкой дрожью, изо рта клочьями свисала пена. Я успокаивал его, гладил жесткую шерсть, но он никак не реагировал, продолжая трястись. Вышел Йоган, запыхавшийся от быстрой ходьбы.
