Постоял я минут пять, не шевелясь, на морозе, чтобы приобретенные мною за время нахождения в заведении блохи сдохли, и бегом домой. Надо дать распоряжения Вальке и Клавке, чтобы вымыли беднягу щёлоком, расчесали, одним словом, привели в порядок, а затем отправили ко мне.
В чистой рубахе, с остриженными волосами и выскобленным до синевы подбородком, Илья снова стал похож на человека разумного, хотя мало похожего на того, которого я знал.
Первым делом, пряча глаза и заикаясь, Завадовский попросил рюмку водки и покушать. Клавка принесла пироги с вязигой, кашу с индюшатиной, крепкие бочковые огурчики, водку и квас. Я наблюдал, как мой бывший приятель с жадностью накинулся на угощение, и ждал.
Насытившись, Илья поднял на меня горевшие чахоточным огнем глаза.
– Ну что, память вернулась? – вместо благодарности в его голосе звучал сарказм.
– Ты, Илья, зол за что-то на меня? – я был уязвлен. – Я вытащил тебя из помойной ямы, думал, мы друзья, а ты вроде как, и не рад?!
– Чему радоваться, друг Алексей? – Илья зашёлся кашлем. – Ты подальше от меня держись, не то заразишься. Мне, дружище, пару неделек осталось, не боле.
Я налил ему еще водки, затем себе и попросил рассказать о том, что произошло в замке С*, пока я был в беспамятстве.
– А, и рассказывать нечего, Алёшка! – опрокинув в себя водку и занюхивая огурцом, сказал Илья. – Как развел нас нехристь этот, слуга, по комнатам, так я и свалился. Среди ночи просыпаюсь от грохота. Вроде как выстрел мне послышался. Тьма кругом – хоть глаз коли. Пока оделся, выскочил, добежал до комнаты твоей – ты в луже крови лежишь, думал, тебе каюк. Перевернул, у тебя вся морда в крови – упал ты неудачно: аккурат глазом на кольцо, невесть зачем торчавшее из пола. Но, дышишь, слабенько так. Тут огарок и погас. Я тебя на закорки – да и понёс. Звал на помощь: вышел барон в ночной сорочке и колпаке – вид нелепый. При других обстоятельствах, я бы, может, посмеялся… Слуга его, нехристь, куда-то запропастился. Я кричу, что, мол, ежели ты умрёшь, я лично этого так не оставлю – завтра же здесь будет полиция. Барон сильно струхнул, засуетился. Заверил меня, что, мол, сделает всё, чтобы ты выжил. Потом он тебя снадобьем каким-то натирал. А с утра организовал нам теплую бричку и сопровождение. Приехали в гостиницу, и там тебя доктор их смотрел, немец. Пучил глаза, удивлялся, что ты живым остался – приложился сильно. На третий день ты очнулся, но не узнал меня. А я… я с ложечки тебя кормил, Алёшка. Всё простить себе не мог, что подбил тебя на это приключение. Эх, знать бы наперёд… Я же с той поры с охотой завязал и ружья в руки не брал. Привёз тебя, как овощ какой, к родителям – тут тебе и уход. Ну а далее, ты, наверное, знаешь… – Он вздохнул и тоскливо посмотрел на графинчик с остатками водки.
Я налил ему ещё. Илья поднес к губам рюмку и, выпив, занюхал рукавом, после чего его опять одолел жуткий кашель. Когда он убрал руку, которой закрывался, на рукаве я увидел следы крови – верный признак того, что Илья не врал о скором конце.
На следующий день я пригласил лучшего в К* врача. Илья, узнав об этом, только махнул рукой.
– Не надо врача, Алёшка. Зови попа.
Батюшка Нафанаил – плотный, круглый человечек с маленькими, точно у ребенка, ручками и ножками, с жидкой бородёнкой – около часа исповедовал Илью. После он вышел к столу, за которым мы – я, матушка моя, Агафья Ниловна, и батюшка, Леонид Прокофьевич – пили чай, и с благодарностью принял приглашение отведать блинков с икрой и сметаной.
