– Господи! Ольга Юрьевна, дорогая, простите меня! – неожиданно сказала плачущим голосом Токмакова. – Я совсем сама не своя сегодня. Даже не предложила вам ничего! Может быть, выпьете кофе, чаю?
– Пожалуйста, не волнуйтесь! – сказала я. – Мне ничего не нужно. Если разрешите, я тоже закурю, и давайте поговорим о деле. Время дорого.
– Да-да, конечно, курите! – засуетилась Токмакова, придвигая ко мне поближе пачку «Мальборо», настольную зажигалку и пепельницу.
– Спасибо, у меня свои, – возразила я, доставая из сумочки пачку сигарет.
Закурив, я вопросительно посмотрела на Любовь Георгиевну. Ее большие пронзительные глаза были полны муки. Принужденно улыбаясь и нервно ломая пальцы, она потерянно спросила:
– С чего же начать? Даже не знаю… У меня все путается в голове.
– Начните с того момента, как мы с вами расстались, – предложила я. – Ведь мы с тех пор больше не виделись. К сожалению! Может быть, если бы мы хотя бы созвонились в эти дни, все было бы совсем по-другому.
– Да-да, наверное! – жалобно произнесла Любовь Георгиевна. – Наверное, этого бы не случилось. Однако что же было в этот период? Я совершенно ничего не могу вспомнить! А знаете, ничего выдающегося, кажется, и не было. Я как раз закончила статью для одного московского журнала. Валерий Сергеевич был занят в спектакле, на даче мы не были ни разу… Потом вышла газета с вашей статьей. И вы знаете, – она немного оживилась, – она мне понравилась! Очень острая статья. И проблема обозначена совершенно четко и недвусмысленно. Наверное, на эту публикацию откликнутся многие. Правда, Валерий Сергеевич отреагировал со свойственным мужчинам пессимизмом – сказал что-то в том смысле, что слова теперь ни на кого не действуют. Но я все-таки думаю, что он не прав.
Тут она замолчала, болезненно сморщившись и прижав ко лбу тонкие белые пальцы. Потом лицо ее просветлело.
– Потеряла нить, извините! – сказала затем Любовь Георгиевна. – Итак, вышла газета, а на следующий день Валера был свободен, и мы решили все-таки съездить на дачу – посмотреть, что и как, да и отдохнуть заодно. Валера еще шутил, что, если собака опять нападет на нас, мы почитаем вслух газету. Вот и сглазил!
Любовь Георгиевна внезапно и обильно прослезилась, и мне пришлось некоторое время ее успокаивать, прежде чем она сумела продолжить свой рассказ. Наконец слезы высохли, и Токмакова, снова извинившись, заговорила:
– Конечно, Валерия Сергеевича можно осуждать. Наверное, стоило бы вести себя в той обстановке иначе, но, в конце концов, мы такие же граждане и имеем равные права, – она умоляюще посмотрела на меня, словно упрашивая хранить страшную тайну. – Валерий Сергеевич вечером немного выпил, чтобы расслабиться, снять стресс. Увы, актеры далеко не безгрешны! Но если бы люди знали, как тяжело это – постоянно менять обличье, рвать душу перед зрителем! Ведь артист проживает не одну жизнь, как мы с вами, он проживает десятки, сотни жизней!.. Но я, кажется, отвлеклась…
Она немного помолчала, потом обреченно махнула рукой.
– Я, собственно, не одобряю этого, но что поделать?.. Поздно что-то менять, верно? В общем, до дачи мы добрались без приключений. Я немного повозилась в саду… Дело шло к вечеру. И тут Валерию Сергеевичу пришло в голову сходить в магазин! Ну, вы меня понимаете… Я не могла отпустить его одного. Мы пошли вдвоем. Кстати, до сих пор наш агрессивный сосед не подавал никаких признаков жизни, и мы как-то совсем позабыли о его существовании. Он напомнил о себе, когда мы уже возвращались обратно. Разумеется, он был со своим ужасным псом. А дорожки между дачами вы сами видели какие. Разойтись просто невозможно.
