– Что же ты молчал? – я подскакиваю и устремляюсь к рисунку. – Сейчас добавим реалистичности!
Но добавлять ничего не нужно: кот уже меченый.
– Откуда? – я пячусь. Сердце колотится прямо в горле. – Сам постарался?
– Нет. Но тому, кто нарисовал, не помешала бы твоя помощь. Я… чувствую. Ей плохо.
– Ей?
– Через три улицы от нас, крайний дом. Ласточка.
Я заваливаю Ворона вопросами, но он будто воды в окна набрал и заклеил их изолентой. Как бы я ни старался вытрясти из него что-нибудь полезное – тщетно. Он умеет пугать.
Я надеваю рюкзак и выныриваю на свежий воздух.
Ей плохо.
Человеку, нарисовавшему облако, плохо.
Она заболела? Ее тоже бьет Пашка? Ей удалили фантазию?
Я бегу. Через каждый шаг спотыкаюсь о камни и ямы на обочине, чертыхаюсь, но продолжаю спешить к своему новому другу (или врагу?). Улицы как специально удлиняются, расширяются, давятся засохшими ветками и машинами.
Я все-таки падаю, но тут же поднимаю голову и подрываюсь.
Третья улица. Крайний дом. Он и правда как ласточка: чистый, светлый. Вот-вот взлетит воздушным шариком. В саду растут яблони и цветы. Здесь нет огорода.
Нет. Огорода.
Как эти люди живут?
Если не вспашешь землю – не вырастут овощи.
Если не вырастут овощи – ничего не продашь.
Если ничего не продашь – не получишь денег.
Если не получишь денег – не будет еды.
Если не будет еды – сдохнешь.
Эти правила знает каждый ребенок в поселке.
Ясно теперь, почему моему другу-врагу плохо – у нее нет еды.
Калитка качается на сквозняке, дверь распахнута настежь. Ненавижу орать на всю улицу, так что… придется пугать. Круче, когда внезапно.
Дом обволакивает меня тоненьким «помогипомогипомоги».
Я проскальзываю в сад и крадусь по траве. Что, если Ласточка – это портал в мир, где у людей растут только цветы и яблони?
Я прижимаюсь к стене, заглядываю в окно и убеждаю себя, что мое дыхание – просто шелест листьев, а я сам – дерево. Мамочки-пожалуйста-я-всего-лишь-дерево-не-трогайте-меня.
Девочка лет восьми забилась в угол и раскачивается из стороны в сторону. По щекам текут слезы, платьице в грязи, кудряшки растрепаны.
Она как взорвавшаяся хлопушка. Наверное, недавно расчесывалась, любовалась отражением в зеркале. А потом – бах! – и на полу валяется конфетти.
Из соседней комнаты доносятся возгласы: кто-то кого-то торопит. Кто-то кого-то ругает, причем так зло, точно убить собирается. А девочка все плачет и плачет. Я боюсь, что скоро она затопит Ласточку и наш поселок.
В висках – песня «Аквариума». Она постоянно со мной. Впору снимать немое кино.
Да будет шаг твой легок,
Пока не кончен сон…
Если бы у меня на ладони имелась кнопка повтора, я бы продырявил ее.
В кухню вваливается здоровенный мужик с маской клоуна. Хотя клоун из него так себе.
– Заткнись! – рявкает он.
Но девочка всхлипывает громче прежнего.
– Где родители хранят деньги? – Мужик трясет ее за острые плечики. – Да не реви ты!
Я обвожу взглядом сад и не нахожу ничего, что могло бы нас спасти. А нет. Нахожу. У хозблока валяется ржавая лопата – близко, метра четыре, не больше.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Я дерево, дерево, дерево…
Прыжок, второй. Лопата моя. Я пинаю ее носком кроссовка и подхватываю, с размаху бью по окну.
Осколки летят на «клоуна».
Дом трещит от боли.
– Что ж ты не защищалась, Ласточка? Терпи, – почти беззвучно лепечу я и прошмыгиваю в нишу за яблоней.
Самозванцы не заметят. Они пришли развлекать не меня.
Помоги, Ласточка, давай. Выпроводи гадов!
