). Бытие, которое являет себя в узнавании. Стало быть, речь идет о чем-то предшествующем любому акту сознания как таковому, поскольку в нем
пребывает объект интенции. Поэтому первичной областью будет та область, которая открывается в узнавании, являя собственное бытие и бытие всех вещей. Другими словами, речь идет о способе бытия человеческой экзистенции и о том, что раскрывается в ней и благодаря ей. Как следствие, для Хайдегера раскрытие состоит не в «строгом описании» явленного сознанию, как для Гуссерля, а в герменевтическом выявлении того, что кажет себя в узнавании. С точки зрения Субири, оба мыслителя не доходят до существа дела: «Для феноменологии вещи были объективным и идеальным коррелятом сознания. Но мне всегда смутно казалось, что этого недостаточно. Вещи – не чистые объективности: они наделены собственной отнтической структурой» («Naturaleza Historia Dios» 14). Хайдеггер заметил это и положил начало тому, что испанский философ называет «третьей метафорой». Первая метафора возникла в классической философии, где человек мыслился как часть мира; вторая – в новоременной философии, для которой человек был прежде всего «субъектом», а человеческое знание заключало в себе все то, чем является мир. В третей, хайдеггеровской метафоре человек предстает как «подлинный, истинный свет вещей. Поэтому то, что суть вещи, они суть лишь в свете человеческой экзистенции. Согласно этой третьей метафоре, в этом свете ‘конституируются’ не вещи, но их бытие: не сущее, а то, что оно есть. Но, с другой стороны, то, что этим светом освещается и полагается, есть бытие вещей, но не нашего ‘я’; свет не делает их частями меня» («Naturaleza Historia Dios», 286). Тем не менее, в следующих строках Субири говорит: «Самое главное, однако, заключается в том, что любой свет нуждается в источнике света, и бытие света в итоге заключается именно в наличии источника света в освещенной вещи. Так где же берет начало, в чем состоит, в конечном счете, последнее основание человеческой экзистенции как света вещей?» («Naturaleza Historia Dios», 286). Уже сам факт постановки этого вопроса убеждает нас в том, что «главной проблемой философии, вернее, ее конечной проблемой является не греческое вопрошание о том, что такое бытие, но, по словам Платона, нечто запредельное бытию» («Naturaleza Historia Dios», 287).
И это ставит нас лицом к лицу с той книгой, которую читатель держит в руках. Область непосредственного – та область, в которой мы непосредственно находимся и к которой непосредственно имеем доступ: область того, что «запредельно бытию», – есть область не сознания или узнавания, а нашего физического действия: чувствования (αί́σθησις). Первая философия Субири есть радикально эстетическая философия.
О чувствовании было немало сказано в философии. Но во всем, что так или иначе говорилось о нем, было упущено самое главное и решающее. Даже несмотря на то важное значение, которое, вопреки окказионализму платоновского «Мемнона», придавал чувствованию Аристотель и которое выразилось в чеканной формулировке средневековой философии: nihil est in intellectu quod prius non fuerit in sensu [в интеллекте нет ничего, чего прежде не было бы в чувстве], оно остается не более чем пассивным (παθ́ης) впечатлением, доставляющим интеллекту материал для постижения. С точки зрения нововременной философии, это пассивное впечатление прежде всего есть «аффекция». Как таковое, оно «субъективно», представляет собой чистое аффицирование субъекта, и значит, ирреально. По словам Субири, сам Гуссерль полагал, что если мы отбросим от восприятия все его интенциональные моменты, то получим в остатке «чистое ощущение», которое есть всего лишь «материальный, или гилетический (ulh) момент перцептивного сознания» (NIH)
