они? Где, я спрашиваю всех вас, эти дьявольские дни? Только часы! И ничего больше! Все измеряется в этих паскудных часах. А я привыкла видеть солнце. И понимать, что, когда оно взошло, наступил новый день. Ни час, ни десять, ни сто!.. А день, обычный день, полдень, вечер, и только потом ночь. А здесь всегда ночь! Понимаешь?! Ночь! Будь она проклята на веки вечные! Ночь…
– Да за такие размышления и на берег списать могут, – шепнул на ухо Хоакиму Михас.
– Могут, – согласился тот. – Поэтому надо срочно тащить её в каюту.
Краб смачно плюнул на дно стакана.
– Даже там, где сплошная ночь, бывает, наступает самый настоящий день. Главное, дождаться завтра.
Стрелок недовольно отмахнулся:
– Хватит уже. Вечно ты со своими идиотскими метафорами!
Краб только пожал плечами:
– Я сказал, что сказал. Мы это мы, и ничего нас не изменит. Разве только Глубина.
Глубинщики спорить не стали, только скривили рожи и потащили медика к выходу. Но убраться из зала и увести Ольгу незамеченной Хоакиму и Михасу так и не удалось.
– Вот значит, как? У нашего неудержимого медика очередной срыв! Приступ, так сказать. женской откровенности! – Улыбка на лице Большого Уха сияла ярче, чем начищенные стаканы.
Преградив путь и нервно потирая крохотные потные ладошки, он наслаждался зрелищем и не спешил освобождать проход. Расстегнув карман куртки, Гилфрид извлёк оттуда рабочий блокнот, достал ручку и приготовился записывать выявленный им проступок.
– Может не надо? – спохватился Михас.
– Почему это? – желчно проблеял Ух.
– Да пойми ты, такое ведь со всяким может случиться.
– Здесь специальная подводная база-кокон, а не бордель, – выдвинул свой железный аргумент Гилфрид.
– Но мы ведь из одной команды! – возмутился механик.
Улыбка на лице Уха стала только шире:
– И лишь по этой причине я должен закрывать глаза на столь серьёзное нарушение?
– Ну почему же только по этой, – встрял в разговор Хоаким. – Между прочим, существует ещё одно обстоятельство. Тебе не стоит забывать о собственном здоровье…
– Здоровье? А при чем тут моё здоровье?! – Большой Ух явно обеспокоился услышанным.
Перехватив Ольгу поудобней, Хоаким сделал пару решительных шагов вперёд, толкнул плечом растерянного Гилфрида, и только потом ответил:
– Потому что если ты произнесёшь хотя бы одно слово или напишешь маленькую закорючку, я вырву тебе пальцы с корнем!
– С мясом, – подсказал Михас.
– Точно, – согласился стрелок. – И с ним тоже!
В попытке возмутиться Гилфрид уже поднял перст вверх, но его праведный гнев внезапно прервал оглушительный вой сирены. Первый раз за последний год она прозвучала как хриплый стон разбуженного трубача.
Практически сразу к тревожному звуку добавился монотонный топот тяжёлых сапог.
– Завтра наступает очень быстро, – уставившись куда-то вверх, задумчиво произнёс Краб.
Его монолог прервал странный гул. Нечто огромное приближалось к базе. Стремительно и неотвратимо, как бывает за секунды перед трагедией, наступило затишье, а потом последовал толчок.
Хоаким успел подхватить Ольгу, которая попыталась вырваться из его объятий, когда стены Форта Готли содрогнулись.
Удар оказался такой силы, что даже приваренные к полу столики покинули свои места и, заскрипев, словно старые петли, заскользили по залу, кружась в тревожном танце.
Вцепившись в стойку бара, Краб осклабился и разразился ужасным протяжным хохотом. Возможно, он просто нервничал и таким нехитрым способом пытался побороть внутреннее напряжение. Но что бы с ним не происходило, его поведение вызвало настоящий ужас у Михаса. Упав навзничь, тот испуганно вытаращился на веселящегося старика и выдавил из себя мерзкие ругательства.
