– Мелька, я рядом, – произнес Клим негромко и мягко. А затем, глянув на меня, прорычал: – Держись от нее подальше, мудак!
***
Раньше, чем я зашёл домой, моя голова превратилась в трансформаторную будку.
В такси меня накрыло вопросом, на который у меня не нашлось ответа, а дальше понеслось по нарастающей. Снежным комом. Лавиной. Ебучим цунами. Где смешалось все и сразу. Ломая причинно-следственные связи и перемешивая события, но оставляя в эпицентре этого хаоса неизменное и повторяющееся: «Зачем я поцеловал Резкую?»
Странная оторопь и оборвавшийся жадный вдох утопающей. Озноб и визг. Укус и хлесткие удары.
Схватившись за голову, я шипел от того, что вопросы не исчезают и множатся, множатся, множатся. А ответа нет ни на один.
Нахрена я ее поцеловал?! На кой черт я ее поцеловал?!
Глядя на валяющийся на диване мобильный, я прокручивал события вечера. Возвращался к моменту своего появления в компьютерном клубе и снова проигрывал это кино. По кадру, по фразе, по эмоции. Но как и при первом «просмотре», я зависал на моменте поцелуя. Все предшествующее ему хоть как-то, но все же поддавалось объяснению. Я мог объяснить себе, что было до. Что мной двигало. Почему сказал именно те слова, а не другие. Зачем предложил схлестнуться на виртуальном ринге и выбрал бокс. Мог объяснить все, но не поцелуй.
Он скальпелем рассек что-то внутри моей головы и принялся вырезать вопросы там, где на них не было и не могло быть ответов.
Близость проклинающих меня и все, что со мной связано, губ. Пропитанные ядом и отвращением слова. Только я их не слышал. Догадывался о том, что срывается с губ Резкой, но не слышал ни единого ее слова. Потому что не собирался слушать и не видел в этом смысла.
Она. Двуличная. Стерва. Точка.
Она. Угробила. Врыксу. Точка.
Она. Врёт. Димону. Восклицательный знак.
А дальше цунами закрутилось в обратную сторону, где все смешалось и внезапно сложилось в знакомую, но до омерзения понятную картинку. Пристроиться к богатому парню, разжалобив его подкупающими и идиотскими «боюсь» и «страшно». Прикинуться белой и пушистой овечкой, скрывая истину пираньи. А дальше уже виденное на примере отца и его пассий.
Нет, Лилечка-Амели, ты нихрена не овечка. Овечки не отправляют тачки соперников в стену и не ищут запасной аэродром в виде Клима. Так поступают пираньи. И только пираньи могут разыграть «о боже, у меня приступ паники», чтобы их не раскрыли, и при случае показать дрожащим пальчиком на обидчика и после на свидетеля. Ведь так Димон гарантированно поверит в то, что я полез к «любящей и уважающей» без весомой на то причины, и мое слово перестанет иметь вес. Что бы я ему не сказал, какие бы факты не привел, он не станет меня слушать. Потому что обидели его Лилечку, которой и без того страшно. А то, что Лилечка на самом деле пиранья Амели – всего лишь моя жалкая попытка оправдаться и выдать желаемое за действительное.
***
Входя в здание университета, я едва не сорвался в истерический хохот, когда следующая на выход компания студенток глянула на меня и шарахнулась в сторону.
– Да-да, рожа у меня та еще, – озвучил я их мысли и направился к аудитории, хмыкая в ответ на каждый косой взгляд в мою сторону.
Утром, оценив последствия встречи лица с кулаком Клима, мне не пришло в голову ничего лучше, как залепить пластырем след от зубов Резкой, и наплевать на остальное. Я не видел смысла маскировать превратившуюся в пельмень губу, шкериться от Димона и тем более оправдываться или лебезить перед Резкой и Климом. Что сделано, то сделано. Поэтому, увидев Лилечку и Клима, я криво улыбнулся первой и бросил насмешливое:
