— Что ж, хорошо, — непонятно чему усмехнулся Абьери и тут же посерьезнел. Тьма колыхнулась, полностью закрыв его лицо, а спустя секунду схлынула, оставшись небольшим сгустком на правой половине. — С сегодняшнего дня ты убираешь мои личные покои. Будешь стараться, прибавлю жалование. Альда сказала, у тебя есть дочь?
Я молча качнула головой, раздумывая, с какой стати герцог проявляет ко мне такой интерес. Или он расспрашивает мейрессу обо всех своих работниках и слугах? Что-то не верится.
— Что ж, иди. Альда расскажет, что нужно делать, — велел герцог, а я не могла сдвинуться с места, пригвожденная его взглядом и горящим в нем синим огнем. — Ну? Чего стоишь? Иди, — повторил Абьери и повелительно махнул рукой.
Я отмерла и направилась к двери, и только у самого выхода вспомнила, что нужно поклониться, и обернулась. Герцог по-прежнему стоял у окна и разглядывал площадь Варезе. Дог застыл рядом с хозяином, и над его головой мерцала темная дымка. Миг — и она исчезла, заставив усомниться в том, что я ее видела.
— Не задерживайся, — снова повторил герцог, но так и не обернулся.
— Спасибо, ньор, — сказала я обтянутой темным бархатом спине и тихо выскользнула из комнаты.
***
Так началась новая веха в моей жизни. Теперь каждое утро я спешила на второй этаж, чтобы тихо проскользнуть в спальню герцога, раздвинуть тяжелые шторы, дождаться, пока Абьери спустится в столовую, и убраться в его покоях. Работа оказалась неожиданно сложной, и имела много подводных камней, точнее, бесчисленных запретов. «Нельзя без дела попадаться герцогу на глаза, — перечисляла ньора Альда, загибая сухие пальцы, — нельзя оставаться в кабинете одной без личного слуги ньора герцога, нельзя шуметь, нельзя показывать эмоции и слезы, нельзя самой заговаривать с хозяином, и ни в коем случае нельзя трогать изумрудную шкатулку, стоящую в кабинете ньора». Не знаю, что такого особенного было в этой небольшой коробочке, но строгий запрет наводил на определенные мысли. Что, если именно в ней хранится камень перемен? Всякий раз, проводя пушистой перьевой метелкой по гладкой зеленой поверхности, я пыталась понять, как ее открыть, но Джунио, стоящий у двери, зорко следил за каждым моим шагом, и мне оставалось делать вид, что меня не интересует ни шкатулка, ни ее содержимое, и ждать подходящего момента. Вот только он все никак не наступал.
— Слышишь, Алессия, а у тебя амири есть? — глядя, как я сметаю пыль с бронзовой люстры, спросил Джунио. Он поигрывал длинными кистями яркого пояса и сверкал белозубой улыбкой.
Амири в Ветерии называли «сердечного друга», или, попросту, любовника, и у большинства местных ньор его наличие не считалось чем-то зазорным. «Вот смотри, чарита, — объясняла мне Козима. — Муж — это для порядка, чтобы глава в доме был, чтобы имя женщине дал и детей ее под свое крыло взял. А амири — он для души, да и для тела, чего уж там, — с усмешкой добавляла она и многозначительно подмигивала. — Чтобы ночи сладкие были, чтоб суть женская в жаркой истоме пела, и сердце от любви плавилось».
Судомойки любили делиться рассказами о своих амири, а я слушала их и думала о том, что в своей нынешней жизни с трудом могу представить мужчину, из-за которого будет плавиться сердце. Какая уж тут истома! После того, что было. Помимо воли вспоминалось красивое мужское лицо, блестящие карие глаза, свисающий на лоб непокорный темный вихор, толстая серебряная цепь на мускулистой шее. Сергей Горчаков. Моя первая и единственная любовь. Моя непрекращающаяся боль и непоправимая ошибка. Как я могла быть такой слепой?..
