«А у нас», «у нас», «а у меня», – начали хвастать сельские друг перед другом.
Женька мог плавать без задержки дыхания и голыми руками доставать рыбу. Валерия могла делать уроки без настольной лампы, потому как ее голова выдавала не меньше трехсот ватт мощности. Лева заменил собой давно сломанное радио. Кузя болтал с животными и птицами: уже спас корову из пруда и куриные яйца от воришки. И много чего еще сказали.
Целиковская просидела все собрание в молчаливом удовлетворении, подошла к Михаилу после всего:
– А Степа наш – без всяких там. И хорошо, хорошо! Самый обычный ребенок.
Пухлый светленький Степа, с правым мутно-зеленым светящимся глазом, не прикрытым силиконовыми веками, ждал мать на улице и, стоило Михаилу выйти вслед за ней, подбежал:
– А можно, дядя Миша, я буду вам письма писать? – спросил он и ткнул в нагрудный жетон на своей футболке: – На кор-по-ра-тив-ну-ю почту.
Михаил поглядел на мигающий огонек его глаза, погладил детобота против синтетических волос.
– Пиши, если хочешь.
Уходя, Михаил обернулся на Степу, тот быстро-быстро замахал ему ладошкой.
Леночка проводила Михаила до машины, все трещала что-то про то, что дети должны теперь будут массово начать участвовать в разнообразных проектах, развивающих их новую малую родину.
Михаил попрощался с Леночкой сжатым в воздухе кулаком – жестом всяческой поддержки и одобрения, сел в машину и медленно поехал по улицам села.
Детоботы, завидев черную глыбу его машины, бросали все и выбегали к дороге, махали Михаилу вслед тем же быстрым движением ладони, как прежде Степа, словно этот жест им был заложен одинаковым, одним на всех.
Михаил прибавил газу, включил радиоволну с веселой музыкой, но и она не заглушила тянущее чувство тоски в глубине его не то живота, не то груди.
Нет, все-таки верилось: Малые Броди освежатся, теперь село обязательно заживет другой жизнью. За качество детоботов Михаил ручался, они были как настоящие, их невозможно было не полюбить как родных детей, а где любовь, там… Машина наехала на яму, вильнула, Михаил еле удержал руль. Он цыкнул, еще прибавил музыку и со спокойной совестью забыл про Броди на несколько месяцев.
Здравствуйте, дядя Миша. Спасибо, что привезли меня в деревню. И спасибо, что подарили эту жизнь. Я пью молоко. В школе мне очень нравится. После школы я люблю копаться в земле. Однажды я откопал дюжину белых червей и собрал их в банку. Затем оставил их на ночь во дворе. Когда на следующий день при свете я вытащил червей из банки, они выглядели неописуемо мерзко. Я еще напишу вам. Степа.
Степа долго смотрел на конвертик отправки сообщения, а когда тот сменился надписью «Отправлено», слез со стула и, надев в сенях сланцы, вышел на улицу.
Мимо вялым шагом тащился Кузя, он вел по забору концом толстой палки.
– Привет, – сказал ему Степа.
Кузя не ответил, молча повел вокруг Степы окружность, взрезая палкой песок. Степа тоже схватился за эту палку.
– Чего молчишь? Ты посчитал квадраты и круги в учебнике?
Кузя разжал ладонь, палка осталась в руке у Степы, ее конец – в песке. Кузя пнул палку в сторону.
– Я куриц понимаю лучше, чем людей! – пожаловался он. – Знаешь, что такое сущька, исерищка, пиддалас?
– Не знаю.
Кузя и Степа пошли вниз по улице, подпинывая вперед крупный комок песка, вскоре он развалился и пинать стало нечего.
– А курицы твои? – спросил Степа.
– А курицы глупые. Им кроме яиц и овса ничего не интересно.
