Он не любил жриц. Терпеть не мог святош, как и всё что было связано с религиозными орденами, которые наместник Создателя Алрод так активно плодил в их убогом человечьем мире. Это и неудивительно: никто из приютских воспитанников не любит братства Алрода. Это для прихожан его храмы – святилища и сосредоточие непорочного столпа нравственности, а для маленьких воспитанников – земное чистилище.
Пока прихожане заходились во время служб в нуменозном экстазе, хоровые мальчики изнывали от ноющих мышц, недосыпа, голода и страха перед суровой жреческой дланью. Их карали за любой проступок или хотя бы за намёк на вероятность оного. Карали всех без разбора. Даже Гилберта, хотя и считалась, что люди, обладающие его даром – поцелованы Создателем и являются его руками в мире людей. Не такими ценным, конечно, как десницы наперсника Алрода, но всё же.
Впрочем, даром Гиловскую способность пересекать границы миров, мог называть только слабоумный. Даже парни из приюта понимали, что маленький, щуплый мальчуган с большими голубыми глазами, вечно спрятанными за непослушным чубом, страдает больше их, хоть и совсем иначе. Кормили Гила чуть лучше прочих, пусть и не впрок, иногда позволяли проспать весь день, отвлекая только на молитвы, и всё же окружающая его мелюзга видела, что это слабая компенсация за те муки, на которые обрекал парня настоятель их приюта, заставляя с раннего возраста практиковать хождение в призрачные миры.
Ещё лет в семь Гилберт был милым смешливым ребёнком, способным очаровать дочь бургомистра. Но в восемь за его воспитание взялись всерьёз, и через пару лет Гила было не узнать. Худой, вечно изможденный малец с неизменными лиловыми пятнами скорби под глазами, с впалыми щеками и регулярными припадками со временем стал вызывать в сверстниках страх, потому как походил на зомби. Воспитанники боялись что однажды, Гилберт впустит в их дом страшную силу, и та поглотит всех.
Гил не знал, кому первому пришла в голову эта дикая мысль, да и не важно это было, потому что подхватили её все, включая и его единственную подругу Эрму.
Вот тогда-то настоятель и принял решение, что Гилберту пора начать практику сталкера. Эрма была первой, кого Гил повел в мир мёртвых. И первой, кого он там оставил. Вспоминать об этом сталкер не любил, но каждый раз, когда тропу его жизни пересекало святое братство – воскресали и эти страшные видения.
Гил уже давно не походил на того щуплого недоноска, каким был в приюте. Да он не стал бравым широкоплечим фехтовальщиком с подкрученными усами. Но за десять лет сумел окрепнуть и даже приобрести некую сухопарую рельефность и гибкость. Только вот острые скулы всё так же придавали его лицу некую трагичность, несмотря на то, что он вёл довольно праздный образ жизни.
Но с тех пор как судьба свела его с метром Хаганом, эти самые скулы всё чаще окрашивались румянцем, а глаза лучились сапфировым сиянием. И никаких теней под ними!
Именно таким обворожительным повесой и предстал он в первую их встречу. Именно таким и должна была помнить его Марлена. Обаятельным, лёгким, чуть взбалмошным, а не валяющимся на сальном топчане с проломленным черепом и потрескавшимися от сушняка губами.
Гил отвернулся к стене, почувствовав себя восьмилетним заморышем, над которым настоятель приюта ставил свои опыты. Она пришла, она была готова выложить целое состояние за разговор, но не потому что помнила о
