На вокзале все как на вокзале. Бегают в поисках своей платформы, вагона, купе. Поезд набит людьми, вещами, ящиками. Даже в тамбуре все заставлено. Люди везут на продажу все, что можно продать, а продать в Москве можно все. Еще крепкую оранжевую хурму – специально заранее снятую с деревьев, чтобы не перезрела. Зимние дыни, сухофрукты, орехи, а так же многое, попадающее под звучное, почему–то отдающее романтикой прерий, слово «контрабанда». Кто–то везет траву, кто–то большие суммы незадекларированных денег. Впрочем и трава и деньги хорошо припрятаны опытными людьми, постоянно курсирующими по этому маршруту.
Кирино место на верхней полке, но и там уже лежат чужие тюки. Пришлось что–то выяснять, с кем–то скандалить. В конце концов место отвоевано. Несмотря на позднюю осень, в купе очень душно. Пахнет печеньем, яблоками и потом гастарбайтеров. Вера Петровна и Кира выходят в коридор, к окну. У матери безумные от тревоги глаза, в эту минуту ей трудно думать о большой сцене, европейских турне, аншлагах и поклонниках. Мимо проходит группа крепких скуластых парней в спортивных костюмах и нутриевых шапках. Один из них, коренастый, с оттопыренными ушами, смеривает Киру глазами и обжигает широкой улыбкой стоматологического золота. Мать растерянно оглядывает людей и находит их слишком загорелыми на сезонных работах, слишком битыми жизнью и от этого, как ей кажется, готовых мучить и бить других. Ее хрупкая дочь не вписывается в этот грубый, жизненный интерьер. Чувство вины захлестывает ее. Нужно было еще занять денег и на самолет… Она беспомощно топчется на месте, пытаясь войти в купе за вещами. Но там уже толпится группа провожающих. Легонько, за плечи Кира встряхивает мать.
– Мам, не волнуйся, все будет хорошо. Я позвоню, как только буду на месте. Мне между прочим не десять лет…
– Да в курсе я, в курсе, – раздраженно отвечает Вера Петровна, нервно осматриваясь.
– Ну не на фронт же я еду! В моем купе пожилой дядька, и вон…– Кира поднялась на цыпочки и снова заглянула в купе, – какой–то …., – она окидывает взглядом уже лежащего на верхней полке рыжего молодчика с раскосыми светлыми глазами, и не находит что сказать дальше. – Ну чего ты боишься? Послушай меня, прекрати вертеть головой. Алле! Я здесь!
Ей нужно сказать матери то, что она хотела сказать уже давно, но никак не могла собраться с духом.
– Мама , это неудобно говорить но…… – замялась она. – В общем знаешь…. пусть товарищ Клименко– хороший специалист, теперь переезжает к нам. Правда, ну сколько же можно? У вас отношения…
– Кира… Миша…Михаил Николаевич мне друг, – смущается мать. – Да и вообще при чем здесь это?Дай как я посмотрю еще раз на этого, на полке…,– она пытается отодвинуть дочь.
– Да оставь его в покое, нормальный парень. Видишь, у него газеты с собой, значит читать умеет…Послушай меня, на соседей можешь наплевать, ты для них все равно падшая женщина, – Кира усмехается. – Шура сказала Зине, что видела как Клименко днем крался в нашу квартиру. Так что твоя репутация и так накрылась медным тазом, – тут она с досадой прикусывает губу, этого не нужно было говорить. Все испорчено, но исправлять поздно, прозвенел звонок. Проводник просит всех провожающих покинуть вагон.
– Мам, съезжайтесь и все, ладно?
Она виновато теребит руку матери, потом порывисто обнимает ее за шею и они обе плачут.
Шестьдесят три часа, плюс каких
