– Сейчас, дабы рассеять сомнения скептиков, мы ровно на пять минут заберем огонь с вашей планеты, – провозгласил Зевс. – Видимо, вы не до конца осознаете, как много он для вас значит…
– Психи! – выкрикнул кто-то из толпы. – Да они же просто душевнобольные ублюдки!
Зевс улыбнулся.
И стадион вздрогнул от этой улыбки.
– Гефест…
Хромой старик вздохнул и медленно повернул голову. Посмотрел на факел и хрипло прошептал:
– Аиннулви-куа… Пламя мгновенно погасло.
И что-то неуловимо изменилось в мире людей…
* * *
Через минуту после взлета у «Боинга 757–200» авиакомпании «Аэрофлот», совершающего рейс номер 2745 Москва – Париж, внезапно отказали оба двигателя. Самолет вздрогнул и начал заваливаться на правое крыло. Командир экипажа уставился на приборы и машинально двинул рычаг тяги вперед.
– Твою мать! Димка, глянь гидравлику! – крикнул он.
– В норме, – отозвался второй пилот.
– Закрылки на двадцатку!
– Мы валимся, Санек! Двигло – навзничь! Я никогда не думал, что могут сразу оба…
Командир перевел остекленевший взгляд на помощника, затем на альтиметр.
– Шереметьево! Говорит борт 2745! Отказ обоих двигателей! Бля!.. Высота пять сотен! Мы топором падаем!
– ТКАС взбесился!
«Диспетчер – борту 2745, – раздался надрывный голос в наушниках. – Мужики, вы ж над жилыми кварталами уже! Тяните до Лосиного, иначе тысяч пять загубите, не меньше! Или ПВО собьет на хрен!.. Что?! Четвертый, подтвердите информацию! Как это – все разом?! Звони Денисычу…»
Голос диспетчера оборвался.
Сердце командира экипажа Александра Остапенко колотилось так, что казалось, ребра сейчас потрескаются. Он работал в гражданской авиации уже более десяти лет и не одну тысячу часов налетал на «Тушках» и «Боингах», чтобы суметь признаться себе – машина вместе с двумя сотнями пассажиров на борту обречена. Теперь главное – довести 115 тонн дюраля и керосина до относительно безлюдного парка Лосиный остров. Чтобы не свалиться на жилые здания. Чтобы хоть как-то уменьшить коэффициент греха, который он, хотел того или нет, уже взял на душу.
Под фюзеляжем мелькнул МКАД, потянулись струны московских улиц.
Остапенко снял наушники.
Дверь открылась, и в кокпит сразу ворвался истошный визг пассажиров. На пороге стояла Надюшка – молоденькая стюардесса с забавно съехавшей на затылок пилоткой. Это, кажется, был ее второй или третий рейс. Совсем девчонка.
– Мы падаем? – как-то слишком спокойно спросила она, глядя на проносящиеся под брюхом «Боинга» крыши домов.
Командир пробежал непослушными пальцами по нескольким сенсорам, опуская закрылки на максимально допустимый угол, и ответил:
– Да, Наденька, падаем. Успокой пассажиров как-нибудь. Если сможешь…
Стюардесса угловато развернулась и вышла.
– Саша, мы не дотянем до лесополосы, – сказал Дмитрий Бурлаков, второй пилот. – Глянь на высоту.
Командир сжал кулаки так, что костяшки побелели.
– Дотянем! – заорал он, сплевывая прямо на приборную панель. – Элероны! Крен, ебить его, держи! Тангаж!
Огромная туша самолета уже неслась на высоте двадцатого-тридцатого этажа, создавая за собой зону сильной турбулентности, в которую затягивало антенны, провода, куски жести и рубероида с крыш. Многотонный смертельный болид продолжал заваливаться на правое крыло, несмотря на старания пилотов. Десятки тысяч пешеходов с ужасом задирали головы и инстинктивно пригибались, ощущая всем телом вибрацию воздуха.
Прямо по курсу лайнера возник гигантский спорткомплекс «Атлант», в котором как раз сейчас проходила торжественная церемония открытия Олимпийских игр.
