– Ну ты же нормальный парень, – не унимается комсорг, – так зачем отрываться от коллектива! Ребята у нас, ты знаешь, замечательные, опять же – дата знаменательная!
Какая именно дата, я уже не спрашиваю. Дат этих… не на каждый день, но на каждую неделю, и с избытком, и все – знаменательные. Было когда-то что-то… и это когда-то что-то попало в коммунистические Святцы, и всё, не сотрёшь! Хотя если пытаться разобрать критически… впрочем, критически нельзя, нужно Верить.
Комсорг наш из тех, что святее Папы Римского быть пытается – очень уж ему хочется стать не просто комсоргом, а освобождённым[19], но желающих много, а мест – мало. А он – Фрадкин, а не Иванов и не Алиев, что значит, пригляд за ним плотный.
Последнее – в минус, но одновременно и в плюс. Фрадкин наш, этакий шабес-гой[20] наоборот, хочет комсомольскую и партийную карьеру больше, чем кушать, и очень старается, горя сам, и не светя, а скорее – поджигая других. Этакий пример интернационализма…
… но по мне, он скорее козёл-провокатор[21], и верит ли он в то, о чём говорит, большой вопрос.
Сейчас, в настоящее время… не знаю, вот честно, не знаю! Наверное, хватает и искренних коммунистов, по крайней мере, на низовых должностях.
А после… сам я этого не застал, но когда выезд из СССР стал более-менее свободным, все эти комсорги-парторги рванули первыми. В Израиль, в Америку, в Германию… независимо от национальности – действительной, или по паспорту. Сразу вспомнили, что они – евреи, немцы, поляки… или просто, возможность была, без привязки к какой-либо национальности.
– К дате, а?! – он забегает вперёд, заглядывая в глаза и мешая идти. Невысокий, щуплый, с пронзительным немигающим взглядом и невероятно настырный, он как идеологический репей.
Выясняется (хотя я и не спрашивал), что дата эта – тридцатого декабря, день образования СССР в тысяча девятьсот двадцать втором году, и он, Фрадкин хочет…
– Отцепись, а? – грубо прервал я его, – Я из-за тебя на работу опоздаю!
… и опоздал.
– Да комсорг наш, Петрович! – прыгая на одной ноге, пытаюсь попасть в штанину и не выпрыгнуть с самодельного коврика, подстеленного под ноги, – На проходной выцепил, зараза такая… вон, погляди!
Придерживая одной рукой штаны, сунул наставнику пальто, нужным рукавом в лицо.
– Вот же… – помягчел Петрович, – я бы за такое…
– Кхе! – спохватился он, вспоминая о педагогике и закуривая.
– С трудом удержался, – признаюсь наставнику, накидывая наконец на плечи куртку и выходя вслед за ним, – А уж по матушке как хотелось!
– Это да, – зубасто ухмыльнулся слесарь, – Нехорошо, конечно, когда по матушке, но так-то, в три-три загиба все пожелания завернуть по необходимости, оно никогда и нигде лишним не будет! Ну и что хотел?
– А в комсомол звал, – пожимаю плечами.
– Ну… – дело, пыхнул Петрович, ну ходу пожимая руку какому-то знакомцу, – а ты что? Дело хорошее, и в цеху один ты остался из молодёжи, кто в комсомол ещё не вступил.
– А я что? – моментально потею, – Петрович, ну ты же нашего комсорга знаешь!
Мучительно ищу слова и доводы, и наконец, после томительных секунд, нахожу-таки.
– Он же… он же зуда с самоподзаводом! – цитирую сказанное некогда самим Петровичем, на что тот только кхекает озадаченно, битый собственным козырем, – Был бы нормальный комсорг, а не этот…
Машу рукой, и, тут же, предупреждая несказанное ещё наставником, продолжаю на волне вдохновения:
