– Почему?! Почему ты делаешь это?!
Тварь остановилась. Её глаза, горящие, как адское пламя, смотрели на него. И вдруг он услышал голос. Низкий, гулкий, как эхо из глубины земли.
– Вы пролили слишком много крови. Вы разорвали землю, и теперь она отвечает. Мы – её дети. Мы – её месть.
Алексей не успел ничего ответить. Когти вонзились в его тело, и последнее, что он увидел, было небо, затянутое чёрными тучами.
На следующий день отряд советских солдат нашёл поляну. Они увидели разрушенный бункер, горы тел и.… яму. Она была пуста, но вокруг неё были следы. Огромные, когтистые. Командир отряда, осмотрев место, приказал отступить.
«– Здесь что-то не так», – сказал он. – Это место… оно проклято.
И он был прав. Земля больше не прощала. Она пробудила своих детей, и они вышли на поверхность, чтобы отомстить. Война породила монстров, и теперь они шли за своей добычей. Леса, поля, города – нигде не было спасения. Природа больше не молчала. Она ответила.
«Это не был секс. Это был ритуал. Каждый стон, каждый укус, каждый выверт плоти приближал их к моменту, когда занавес реальности дрогнет».
Город, носивший имя Геенна, дышал испарениями гниющей плоти. Его улицы, изъеденные язвами времени, змеились меж домов с облупленными фасадами, где тени шептались о грехах, слишком старых, чтобы их простить. Здесь, в сердце этого некрополя для живых, обитал Сайлас Лейн – художник, чьи холсты корчились от образов, вырванных из снов прокаженных. Его краски замешивались на крови и пепле, а кисти, словно щупальца, вытягивали из тьмы лики тех, кто давно перестал быть человеком.
Но в ту ночь, когда луна висела над Геенной, как вырванный глаз, в его мастерскую вошла Лена. Ее кожа отливала мертвенным перламутром, волосы – сплетение ночи и дыма – струились по плечам, будто живые. В ее зрачках танцевали отражения костров, которых не существовало, а губы, алые, как рана, шептали обещания, от которых стыла кровь. Она была воплощением Мальтаса – демона, чье имя выжигало страницы древних гримуаров. Но Сайлас не испугался. Он узнал в ней родственную душу: ту, что жаждала растерзать границу между болью и экстазом.
Их страсть вспыхнула, как пожар в склепе. Лена сбросила платье, и под ним оказалась кожа, испещренная шрамами-иероглифами – историями каждого, кого она поглотила. Сайлас впился в нее губами, зубами, ногтями, а она отвечала ему смехом, звонким и ледяным. Их тела сплетались в танце, где не было места нежности – только голод, острый как клинок. Он входил в нее, а она обвивала его шею руками, чьи пальцы удлинялись в костяные шипы. Кровь Сайласа смешивалась с ее соками, капая на пол, где оживали чудовищные тени.
Но это не был секс. Это был ритуал. Каждый стон, каждый укус, каждый выверт плоти приближал их к моменту, когда занавес реальности дрогнет. Лена, задыхаясь, впилась зубами ему в горло, и Сайлас, вместо боли, ощутил восторг – будто нож, вспарывающий гнойник. Ее тело треснуло, как скорлупа, и из него выползло Нечто с крыльями из спутанных нервов и глазами, горящими ненавистью всех живых.
– Ты хотел увидеть истину, – прошипело создание голосом Лена, смешанным с хрипом мертвеца. – Посмотри же…
И Сайлас увидел. Увидел, как страх и ненависть сплетаются в единую змею, пожирающую души. Увидел, что он сам – лишь сосуд для чудовищ, которых рисовал. А потом тьма поглотила его, оставив на полу лишь холст, где их тела, слитые в агонии, навеки застыли в объятиях.
