Я приближался к берлоге Степана двояко: в пространстве и в межпространстве. Сейчас я был на триста километров и на несколько миров ближе к нему. И самое главное: я находился в пределах Аэроклуба – так мы прозвали мир, обитатели которого помешаны на полетах в атмосфере. Если надо быстро переместиться из одной точки планеты в другую – скользи в Аэроклуб и путешествуй в его пределах. По сравнению с Землей выгадаешь несколько часов. Затем скользи обратно на Землю или в любой мир по своему выбору. Если, конечно, не хочешь остаться в Аэроклубе навсегда. Я слышал, будто некоторые скользуны-земляне так и поступили. Что ж, это их выбор. Если человеком владеет пламенная, но, в общем-то, безвредная для окружающих страсть – в данном случае страсть к полетам, – то, наверное, разумнее всего позволить маньяку утолять эту страсть, пока не надоест.
Но уж будь добр скользить в любезный тебе мир так, чтобы ни одна живая душа не заметила твоего скольжения!
Иногда все же замечают. Тогда в бульварных газетах появляются фотографии со странными полупрозрачными силуэтами, а телеканалы демонстрируют даже ролики, где эти силуэты перемещаются и тают. Не все из подобных нездоровых сенсаций сфабрикованы, ох, не все… Разумеется, ни один здравомыслящий человек не купится на эту «дешевку», что нас и выручает. Обожаю здравомыслящих людей, их так легко дурачить!
Однажды и мне пришлось скользнуть прямо на людной улице. Не в нашем мире – в другом. Глупая вышла история. Люди разбегались с площади, как ошпаренные тараканы, и каждый бежал как-то враскорячку. Один с выпученными глазами набежал почти на меня, и тут я понял скорее по его мученической физиономии, чем по запаху: он обделался. Все разбегавшиеся обделались. Как видно, на площади проходил запрещенный митинг, и полиция применила дерьмоточивый газ, называемый еще диарейным. Мне бы уносить ноги вдоль улицы прочь от площади, да я побоялся вдохнуть этой дряни и моментально скользнул в смежный мир. Двойное прегрешение против Устава. Обделавшийся тип видел, как я растаял в воздухе, а в смежном мире, где была точно такая же улица, я ужасно напугал какую-то старуху, возникнув прямо перед ней из ничего.
Потом меня целый год не подпускали к серьезной работе. И даже не похвалили за то, что я не утаил досадную свою оплошность от тогдашнего моего руководства…
А мог бы утаить?
Неизвестно. В те годы я был стажером, а их «пасут». Это трудно, но осуществимо. Через некоторое время я уже сам приглядывал за новыми стажерами. Одно радовало: их было немного.
Не хочу даже думать о том, что стало бы с нашей Землей, будь скользуном хотя бы каждый тысячный ее обитатель. Один из миллиона – и то было бы чересчур.
Нас мало. Всего лишь несколько десятков. Считается, что потенциал скользуна дремлет примерно в каждом пятисотом землянине, но разбудить этот потенциал – все равно что дать годовалому ребенку ядерный заряд с кнопкой. Иным любопытным, случайно прикоснувшимся к тайне, приходится отказывать – иногда жестоко. Вплоть до потери любопытной особью памяти, а в отдельных случаях и жизни.
Мне повезло. Мне не отказали.
А странно. Когда к тайне прикасается четырнадцатилетний оболтус – жди беды.
До сих пор не знаю – то ли во мне рассмотрели что-то особенное, то ли отрабатывали новую технологию воспитания образцового скользуна из сырого материала. Об этом можно было бы спросить Балыкина, принимавшего тогда участие в решении моей судьбы, – но он не ответит.
