– Конечно, запишите, спасибо. Наташа, Наташа Лурье. Я из Монреаля, это Канада.
– Да, мадам, я знаю, – дежурная снова улыбнулась и добавила: – Будем надеяться, что вам повезет.
– Уже. Вам уже повезло. Потому что я там живу.
Мягкая замшевая куртка, шарф, на голове черная бейсболка. Глаз из-под козырька почти совсем не видно, впалые щеки. Среднего роста. Он стоял справа, у торца стойки, и обращался именно к ней.
– Через пару часов, даже меньше, вы можете быть в Генуе. Конечно, если захотите. Хотите?
…шли по летному полю, и я смотрел, как она придерживает руками плащ и ветер. В ней не было ничего особенного, может, только улыбка. Еще, конечно, имя. Вернее, то, как она его произнесла там, у стойки: Наташа. Наташа Лурье. Совершенно беззащитно, по-детски, словно отвечала на вопрос учителя. Ну как можно было пройти мимо?
– Это правда ваш самолет? На самом деле? Он ужасно похож на веретено или на рыбу с огромными добрыми глазами. Просто красавчик.
– Иногда я называю его и так тоже. По настроению.
– А как еще? У него обязательно должно быть имя.
– Обычно я зову его «Аванти мио». Когда мы встречаемся, я говорю ему: «чао». Когда прощаемся: «грацие».
– Аванти – ведь это вперед, да? Ему идет.
– Это его настоящее имя, которое он получил при рождении.
– А вы? Какое имя при рождении получили вы? Мое вы слышали – Наташа.
Я киваю.
– Верно. А я… Можете называть меня Счастливчик – не ошибетесь.
– Хорошо. Но почему?
– Потому что так и есть. Я умею делать то, что люблю, и могу себе это позволить. И все то, что я люблю, у меня есть. Ну почти… Хотите со мной в кабину?
Он указал мне на правое кресло и подал руку. Помог пристегнуться и надеть наушники.
– Зачем? – спросила я.
– Чтобы было интересней. Сами увидите, – затем ловко скользнул на свое место и начал нажимать разные кнопки. В наушниках раздалась почему-то английская речь, в которой я не поняла ни слова, но один из голосов оказался его. Потом заработали двигатели, и мы куда-то поехали. А когда остановились, я услышала: «Наташа, дайте руку. Не бойтесь, не бойтесь, ну…». Счастливчик взял мою левую руку, положил ее на какие-то рычаги между нами и накрыл своей. Улыбнулся, и я увидела, что глаза у него, оказывается, оливкового цвета. Он произнес: «Аванти!», и рычаги вместе с нашими руками ушли вперед, а бетон перед нами побежал назад, все быстрее и быстрее, и я вдруг перестала видеть землю. Мы – взлетели…
…Мы взлетели. В кабине стоял запах моря и вина. Молодого белого вина – теплого, еще живого винограда, в котором вкус солнца и любимой женщины. И не говорите, что кабина герметична и этого не может быть, – это так. Над морем я положил самолет на правое крыло и сказал ей: «Смотрите, Наташа, внизу, вон там – Рим».
Она сидела справа от меня и улыбалась.
Мы летели в Геную.
Мы летели в Геную, и я наконец-то поняла – зачем. Где-то я прочла однажды, что счастье – это такая болезнь, которой очень трудно заразиться. Но, может, все-таки удастся?
– Смотрите, Наташа, внизу, вон там – Рим.
Мы летели над морем…
Все дело в том, что я пошел в свою мать, другого объяснения не нахожу. Впрочем, уже давно и не ищу. Отец всю жизнь занимался одним – делал деньги. Скупал компании, расчленял, продавал, покупал снова – без конца. И спал и видел, что я займусь тем же самым. Но мне хотелось летать – больше всего на свете. И я научился и даже получил лицензию коммерческого пилота – на его деньги. А мать… Она была способна смотреть на звезды, на море – часами. Просто стоять, и смотреть, и думать о чем-то своем, не произнося ни слова. У нее были глаза цвета спелой вишни. Отец так ее и называл – моя вишенка. Она любила его. Откуда я это знаю? Очень просто: когда он ушел, она стала пить. Сначала – чтобы забыть. Потом уже не могла остановиться. Она высохла и пожелтела. И умерла всего через пять лет после развода. Итальянское вино – страшная штука. Хотя… все врут насчет алкоголя. Руки – они ведь почти не дрожат, а почти не считается. И они вновь и вновь ложатся на штурвал – каждый раз, как впервые.
