Цирк чудес. Или опять эти хогбены - страница 9



Палатка сразу так славно заполыхала, что во второй раз дяде Лесу демонстрировать свое огнепыхательное искусство уже не было и нужды, потому как вся публика на всех имевшихся у нее ногах уже неслась к выходу с криками «пожар!» и «караул!» И все спасались, кто как уж мог. Папуля принялся было тушить пожар выпуская из ноздрей фонтаны ничуть не хуже пожарной кишки, но внутри у него было больше спиртоносной чем всякой прочей влаги и пламя не тушилось, а вспыхивало лишь с новой силой.

Тогда и дедуля решил вмешаться и распорядившись собраться тучам устроил небольшой потоп с громом и молниями. Казалось, что все смешалось в бушующей оргии стихий и только шериф Эбернати нисколько не тронутый общей паникой, исполняя свой полицейский долг, ловко нацепил дяде Лесу наручники.

– Уж теперь-то, – сказал шериф не без заметной радости, – упеку я тебя, голубок, куда следует лет на десять – двадцать.

И может быть и в самом бы деле упек он ведь такой крутой дядька, но только тут подоспел дедуля, он из летучей мыши снова сделался просто невидимым дедулей, это ему сподручней, ежели когда он займется делом. Дедуля стал тут же напускать на строгого стража порядка вирусы любви к ближнему и так основательно обработал шерифа со всех сторон, возбуждая в нем всякие альтруизмы (это словцо я недавно у прохвессора ухватил, и потом так даже нашу дворняжку назвал, словцо-то уж больно красивое – Альтруизма), что в шерифе пробудились, наконец, нежные чувства и человеколюбие и он так размягчился, что даже пустил скупую полицейскую слезу.

– Ладно, говорит, полиция есть все же гуманное заведение и я не враг человечества. Не наказание, а прощение и воспитание – вот наш истинный принцип и девиз. Отпускаю это человеческое чучело в последний раз на семейные поруки и спускаю ему его прегрешенье, но только в самый, самый, последний распоследний раз, не будь я шериф Эбернати.


Тут и мы с мамулей и папулей взялись его вовсю благодарить, а дедуля нас только мысленно поддерживал, чтобы шериф вдруг не передумал, у всякого ведь в мозгах своя логика, а для полиции все вокруг всегда преступники, кроме нее самой, само собой. Папуля тоже не преминул тут подсунуть шерифу пару бактерий лести:

– Такому, говорит, достойному джентльмену надлежало бы давно в белом доме посиживать, а не торчать тут в Техасе среди разных сволочей и подонков.

Эбернати после такого приятного откровенья и вовсе расцвел.

– Вы, Хогбены, говорит, хоть и не такие как положено бы быть нормальным человекам, но все же не такие уж и плохие как оно сперва кажется. Прощаю вам на сей раз все ваши проказы, но только вы должны все починить и исправить, как оно все до того и было, и понятно, возместить все возникшие убытки.

Нам с мамулей пришлось тут, конечно, порядком попотеть перетаскивая все хозяйство из неиспорченного прошлого в испорченное настоящее. Но, в конце концов, все прекрасно возвернулось на свои прежние, законные места и выглядело так, будто ничего случившегося тут вовсе и не случилось и представление поехало дальше. Как говорит дедуля, когда ему бывает надоест дрыхнуть: «Shou must go on!» – что означает вроде как – представление должно топать дальше несмотря ни на какие эки и воки. Вот оно и потопало дальше.


Ну, а потом все потопали по домам. Только цирк этим еще не кончился, то есть сам-то цирк чудес давно уже покатил дальше, в другие неизвестные края, а вот шериф Эбернати вдруг ни с того ни с сего сильно на нас окрысился, как вроде мы ущемили его шерифское высокое достоинство. Может, конечно, и ущемили, но ведь вовсе не со зла же, а разве чтобы немножко поразвлечь публику, так что не из-за чего, вроде бы, и обижаться. Зрителей-то там, правда, был полон цирк и все они прекрасно видели как там шериф на шерифе скакал, ну и сарафанное радио, конечно, вовсю заработало и стали тут валить на нас все грехи, дескать, мы колдуны и не уважаем ни шерифа, ни закон и клеймить всякими грубыми и неприличными выраженьями.