– Исмаил, – прошелестел он.
Это было единственное слово, которое знал. Усилие выговорить его отдалось такой болью, что он потерял сознание.
Хозяин хижины, когда сидел неподвижно, напоминал руину. Очень был стар, но глаза светились по-молодому. Старик был плечист, массивен и весь оброс диким волосом. Его низкий, тяжелый голос исходил, казалось, из живота, притом, что губы как будто не шевелились. Так могла говорить гора, к которой отшельник прилепил свое жилище.
Очнувшись, лежащий снова назвал себя:
– Исмаил. Я – Исмаил. – И обнаружил, что может сесть, привалившись к камню стены.
Старик прогудел:
– Забудь это имя, – и поднес к его рту миску с зеленоватым питьем. – Выпей.
Исмаил выпил зелье.
Через несколько дней он вовсе очухался, принимая заботы знахаря беспрекословно, хотя эликсиры выворачивали его наизнанку и трясли его уцелевшее чудом тело.
– Зачем ты меня спасаешь, старик? – спросил он как-то.
Все могло быть. Мало ли чего потребует этот отшельник взамен? Как узнать, что у него на уме?
На это старик сказал:
– Не бойся. Я – лекарь. В этих горах я нашел травы, известные древним. Я могу унять жар и колики в почках, лечу лихорадки, нагноения, ушибы, перемежающуюся хромоту, косоглазие, лишаи. Когда я увидел твое разбитое тело на отмели – вид его был безжизненный – я решился попробовать оживить настоящего мертвеца. И – вот…
– Ты всегда один?
– И сейчас, когда ты здесь, я еще более одинок, чем всегда.
– Я не понял тебя.
– А я не старался, чтобы ты меня понял.
Исмаил отхлебнул глоток очередного отвара. Порой Исмаилу казалось, что лекарь – не человек, а в самом деле какое-то чудище. То он целыми днями как будто не видел в упор Исмаила, то исчезал на несколько дней, не оставляя в хижине ни еды, ни питья. Но Исмаил все терпел.
Хижина, прислоненная к скале, была просторна. В дальнем углу постоянно вился огонь в очаге, сложенном из массивных камней. Над ним висел котел с варевом. На стенах и потолке сохли травы, связанные в пучки. Вдоль стен теснились глиняные горшки, которых нельзя было трогать.
Возвращаясь к жизни, Исмаил спросил старика, где расположена Мекка, ибо захотел совершить намаз и заодно узнать, почему хозяин не очищает душу молитвой.
– Я молюсь всегда, – ответствовал тот.
Исмаил из этого вывел, что старик, скорее всего, не мусульманин. Второй вывод был, что и к назорейской вере он равнодушен.
– Но как же молиться непрерывно? – не удержался он от вопроса. – Когда же есть, пить и спать? Когда жить?
– Зачем жить, если не молиться? – рассеянно спросил знахарь. Он и не думал это обсуждать.
– Но какой бог требует такого поклонения? – возбуждаясь, настаивал юноша.
Старик поднял глаза от принесенных трав. В них Исмаил увидел презрение, смешанное со скукой.
Прошли еще несколько дней; почувствовав, что возвращаются силы, Исмаил предложил старику свою помощь. Тот сказал на это в обычной манере:
– У тебя свое дело есть.
Исмаил едва сдержался, чтобы не спросить – какое? Но понял – обо всем надо догадываться.
Подняли голову ядовитые тени воспоминаний. Мир, с которым он распростился, прыгнув со стены замка, овладевал его мыслями.
Ощущая боль в суставах и в костях, сросшихся из осколков, Исмаил ворочался на неуютном ложе. В снах он снова и снова видел бледное, бритое лицо Синана, его полуопавшее веко и молитвенно сложенные руки. Они тянулись к лицу, и Исмаил всякий раз делал во сне шаг вперед со стены, унося с собой некий вопрос. Ответ осветил бы смыслы, развязал бы узлы. Но времени каждый раз не хватало. Вновь эти руки, снова холодный провал под ногами. Кошмар повторялся из ночи в ночь. Близился кризис, вроде того, через который прошло изувеченное тело. И он свершился. Исмаил увидел небо над хребтом, белую фигуру на выступе крепостной стены, белые рукава и кисти безжалостных рук. Он послушно бросился в бездну, но вдруг увидел лицо Синана, нависшее над провалом. Вот оно, вот оно! Его безжизненное веко. Второй глаз – живой, в нем издевка и вся громадная рожа надменно и омерзительно улыбается.
