Прошла скромная, но веселая свадьба, родители Николая уехали домой, Николай на неделю возвратился в казармы школы. Супруги жили у Киры и ее деда Матвея полтора дня – с середины субботы до раннего утра понедельника: Николай был курсантом очного курса, находился на казарменном положении и возвратиться в учебное заведение должен был не позднее восьми утра понедельника.
Как-то уже летом, в июне, Николай приехал к жене, которая ждала его свежеприготовленными густыми щами с мясом. Съев пару ложек щей, он с явным неудовольствием отодвинул тарелку.
– Капуста переварена – щи есть невозможно! – сказал он.
Конечно, когда мужчина умеет готовить и делает это хорошо, угодить ему непросто. Николай готовил неплохо, переняв это умение от отца. Кира вновь попробовала щи. Да все хорошо! В чем дело? Она обычно готовила их именно такими, раньше он ей никогда претензии не предъявлял. Что теперь-то не так?
– Невозможно? – изумившись, спросила она.
– Невозможно, – нахмурив лоб, настаивал Николай.
Убили не сами претензии, а тон, которым он их предъявлял. Если бы он просто сделал замечание и попросил бы в будущем что-то учесть в приготовлении, посмеялись бы, поели бы, на том бы и порешили… А тут сам тон, выражение лица, совершенно отвратительная мимика… Он был похож на придиравшуюся к любой малости свекруху в самом отрицательном смысле этого слова. Кира заторможенно соображала, но понять ничего не могла: что это было?
– Так есть нельзя? – подытоживала она, видя, что Николай браться за еду не собирается.
– Нельзя, – настаивал он.
– Ну ладно, – приходила она в себя, – раз нельзя, значит, щи выливаются в помойное ведро, – приняла решение Кира и тут же из тарелок вылила щи в кастрюлю, а из нее – в помойное ведро.
Есть больше было нечего: Кира все мясо использовала в щи, полагая, что такие наваристые да с мясом они заменят первое и второе. От такого поворота Николай надулся, молодые первый раз поссорились…
Не сразу, а через пару недель ситуация повторилась. Приехав на побывку к жене субботним вечером, Николай ужинал тушеным мясом с картошкой.
– Картошка перетушена, – сказал он, отодвигая тарелку и всем видом выражая неудовольствие, получаемое им от еды.
Кира перепроверила себя, съев кусок мяса с картофелем: она уже была беременна, могла и пересолить. Нет, все было в порядке. Картофель мягкий, но не расползается, посолен в меру, мясо мягкое, вкусное.
Все повторилось, ровно так же, как и со щами: тот же уничтожающий тон, то же пренебрежительное выражение лица. Это несмотря на то, что Николай питался в выходные дни на средства жены и деда Матвея, поскольку все время обучения курсант состоял на полном государственном довольствии, а его курсантской стипендии хватало разве что на сигареты да на еще какую-нибудь мелочь.
– Я такое есть не буду, – продолжал он, отодвигая тарелку.
– Что, есть невозможно? – предвкушая последствия разговора, с легким ехидством спросила Кира.
– Да, невозможно.
Памятуя двухнедельный опыт со щами, не желая остаться голодной, Кира смела содержимое тарелки мужа в помойное ведро, свое жаркое оставив только для личного употребления. Когда содержимое его тарелки было в помойке, Николай подскочил, но исправить уже ничего не было возможно: его часть ужина была уничтожена.
– Ты дура! – с негодованием, почти криком выпалил он жене.
– Пусть я дура, – согласилась Кира. – Но запомни: и впредь в подобных случаях так будет всегда. Если есть невозможно, зачем держать такую еду? Ее следует просто выбросить. Извини, но сегодня на ужин я тебе ничего другого предложить не могу, – подытожила она и стала не без удовольствия есть со своей тарелки предусмотрительно оставленное ею тушеное мясо с картошкой.
