А что могут историки? Во-первых, подражая обществоведам и полагаясь на количественные данные, они могут вывести “общие законы”, которые, согласно Карлу Гемпелю, объясняют большинство исторических событий (например, если место демократического лидера занимает диктатор, то увеличивается вероятность того, что данная страна развяжет войну). Или же историк может “общаться с мертвыми”, реконструируя их опыт так, как описал великий оксфордский философ Робин Дж. Коллингвуд в своей “Автобиографии” (1939). Два указанных метода исторического познания позволяют нам превращать реликты прошлого в историю: совокупность знаний и интерпретацию, ретроспективно упорядочивающую и объясняющую ситуации, в которые попадал человек. Любое серьезное прогностическое высказывание, в справедливости которого мы можем убедиться на опыте, неявно или явно основано на одном из этих двух (или обоих сразу) исторических методах. В противном случае его следует поставить в один ряд с гороскопом в утренней газете.
Коллингвуд, после бойни Первой мировой войны разочаровавшийся в естествознании и психологии, желал создать историю нового типа. Он отверг метод “ножниц и клея”, при котором автор лишь повторяет “в различной аранжировке, пользуясь декорами разных стилей, то, что сказано до него другими”. Ход мысли Коллингвуда достоин реконструкции[3].
а) “Прошлое, которое изучает историк, является не мертвым прошлым, а прошлым, в некотором смысле все еще живущим в настоящем” в форме следов (документов и артефактов).
б) “Вся история представляет собой историю мысли” в том смысле, что объекты, если не может быть установлено их назначение, не могут служить историческими свидетельствами.
в) Реконструкция требует прыжка сквозь время: “Историческое знание – воспроизведение в уме историка мысли, историю которой он изучает”.
г) При этом “историческое знание – это воспроизведение прошлой мысли, окруженной оболочкой и данной в контексте мыслей настоящего. Они, противореча ей, удерживают ее в плоскости, отличной от их собственной”.
д) Историк “может принести очень большую пользу неисторику, как хорошо обученный лесник невежественному путнику.
Здесь ничего нет, кроме деревьев и травы’, – думает путник, и продолжает идти. ‘Взгляни-ка, – говорит лесник, – там в зарослях тигр’”. Другими словами, история предлагает нечто “совершенно отличное от [научных] правил, а именно внутреннее проникновение в явление”.
е) Истинная функция исторического “внутреннего проникновения в явление” заключается в том, чтобы “говорить людям о настоящем постольку, поскольку прошлое, очевидный предмет истории, скрыто в настоящем и представляет собой его часть, не сразу заметную для нетренированного глаза”.
ж) Что касается выбора нами предмета исторического исследования, то Коллингвуд считает, что нет ничего плохого в том, что его современник из Кембриджа Герберт Баттерфилд осудил как “озабоченность настоящим”: истинные “исторические проблемы связаны с практическими проблемами. Мы изучаем историю для того, чтобы нам стала ясней та ситуация, в которой нам предстоит действовать. Следовательно, плоскость, где, в конечном счете, возникают все проблемы, оказывается плоскостью ‘реальной’ жизни, а история – это та плоскость, на которую они проецируются для своего решения”.
Коллингвуд – знаток и археологии, и философии, решительный противник политики умиротворения [Гитлера] и ненавистник “Дейли мейл”
