– Прошу прощения…
Цукерман поднял взгляд от захватанного меню: у его столика стоял мужчина в темном плаще. С десяток остальных столов пустовали. Незнакомец держал шляпу в руке, всем своим видом показывая, что снял ее в знак уважения.
– Прошу прощения, я только хотел вас поблагодарить.
Мужчина был крупный, широкогрудый, с покатыми плечами и мощной шеей. Его лысую голову прикрывала единственная прядь волос, а в остальном внешность его была мальчишеская – гладкие румяные щеки, живые карие глаза, крючковатый нос торчком.
– Поблагодарить? За что?
Впервые за полтора месяца Цукерман решил притвориться, что он – совершенно другой человек. Он учился жить в новых обстоятельствах.
Его поклонник счел это скромностью. Живые, грустные глаза влажно блеснули.
– Господи, да за все! За юмор. За сострадание. За понимание наших глубинных мотивов. За все, что вы напомнили нам о человеческой комедии.
Сострадание? Понимание? Всего несколько часов назад старик в библиотеке сообщил, как ему жаль его родителей. Сегодня его встречали то так, то этак. – Очень любезно с вашей стороны, – сказал Цукерман.
Незнакомец показал на меню в руке Цукермана:
– Прошу вас, заказывайте. Никак не хотел вам навязываться. Был в уборной, вышел – и глазам своим не поверил. Встретить вас в подобном месте! Я только хотел подойти и поблагодарить вас перед уходом.
– Все в порядке.
– Самое невероятное, что я тоже из Ньюарка.
– Да что вы?
– Родился там и вырос. Вы уехали в сорок девятом, да? Теперь это совершенно другой город. Вы бы его не узнали. Вам бы не понравилось.
– Да, мне рассказывали.
– Сам я до сих пор там. Тружусь на износ.
Цукерман кивнул и помахал официантке.
– Вряд ли люди могут оценить то, что вы делаете для старого Ньюарка, если они сами не оттуда.
Цукерман заказал сэндвич и чай. Откуда он знает, что я уехал в сорок девятом? Наверное, в «Лайфе» прочел.
Он улыбнулся, ожидая, когда же незнакомец тронется в путь, за реку.
– Вы, мистер Цукерман, наш Марсель Пруст.
Цукерман рассмеялся. Он представлял это немного иначе.
– Я серьезно. Без шуток. Боже упаси! На мой взгляд, вы и Стивен Крейн – вот два великих ньюаркских писателя.
– Очень любезно с вашей стороны.
– Есть еще Мэри Мейпс Додж, однако «Серебряные коньки» хоть и прекрасная книга, но детская. Я бы поставил ее на третье место. И Лерой Джонс, но его я без колебаний ставлю на четвертое место. Я это говорю безо всяких расистских предрассудков и никак не увязываю это с трагедией, которую переживает город в последние годы, но то, что он пишет, это не литература. На мой взгляд, это негритянская пропаганда. Нет, из писателей у нас вы и Стивен Крейн, из актеров – Род Стайгер и Вивиан Блейн, из драматургов – Дор Шери, из певцов – Сара Воэн, из спортсменов – Джин Хермански и Херб Краутблатт. Я нисколько не хочу ставить в один ряд спортивные достижения и ваши книги. Я уверен, что настанет время, когда школьники будут приезжать в Ньюарк, чтобы…
– Что вы, – сказал Цукерман – его это забавляло, но он никак не мог понять причины таких словоизвержений, – что вы, вряд ли школьников станут возить туда из-за одного меня. Тем более что «Империю» закрыли.
«Империей» назывался давно прекративший свое существование стрип-клуб на Вашингтон-стрит – в его полумраке многие парнишки Нью-Джерси впервые увидели трусики-стринги. Одним из них был Цукерман, другим – Гилберт Карновский.
Мужчина вскинул руки – и шляпу, – мол, сдаюсь.
