Цусима. Горе побежденным - страница 13

И этому желанию следовало потакать – пусть лучше курение медленно убивает, дожить бы до реального боя с японцами, и он был бы счастлив. Может и удастся изменить историю к лучшему хотя бы тем, что к Владивостоку прорвется хотя бы половина эскадры, а не четыре корабля.

– Владимир Иосифович, у вас папиросы нет?! Я ведь некурящий, но от такой жизни захотелось табаком побаловаться. Да и вы курите, не стесняйтесь. Федор, отдрай иллюминаторы, пусть свежий воздух хлынет. И пепельницу подай, хотя бы блюдце какое, разговор у нас серьезный будет, а на ковер окурки бросать не только моветон и неуважение к кораблю, но так и до пожара дело дойти может. Шучу, кхе-кхе…

Матрос быстро нашел настоящую пепельницу, отдраил иллюминаторы – хлынул солоноватый морской воздух, от которого закружилась голова. И пакостный запах от лекарств и умирающей плоти, что окутывал прежде всю каюту плотной завесой, стал меньше ощущаться. Бэр достал коробку папирос, открыл ее, положил на стол рядом с коробком спичек.

Фелькерзам, вернее уже его вторая составляющая, привычно смял картонный мундштук, и, ловко чиркнув спичкой, прикурил папиросу, сделав короткую затяжку, чтобы не закашлять в первый раз – все же тело до этого часа табачком не баловалось. И прикрыл глаза от удовольствия – давно не курил, а тут духовитый крепкий табак.

А перед глазами появилась знакомая картинка – «Ослябя» шел под разрывами японских снарядов, не выходя из строя, и уже заметно заваливался на борт. Повреждения, полученные броненосцем в самом начале сражения из-за ошибки Рожественского, оказались для него смертельными. И он погиб первым, открыв длинный список жертв Второй Тихоокеанской эскадры. И картинка оказалась настолько зримой, что Фелькерзам даже тряхнул головой, отгоняя от своей памяти наваждение.

Бэр курил молча, но внимательно посмотрел на зажатую между пальцев папиросу – картонный мундштук адмирал смял как-то привычно что ли, совершенно обыденно, а ведь Дмитрий Густавович никогда не курил, это было всем известно.

– У меня к вам несколько вопросов, Владимир Иосифович, – негромко произнес Фелькерзам, – но прошу вас распорядиться поднять сигнал для вице-адмирала Рожественского – мне крайне необходимо с ним немедленно встретиться сразу после подъема. Нельзя терять время, оно просто драгоценно. И второе – мне необходимо точно знать, какую максимальную скорость может развить ваш броненосец, и как долго сможет ее поддерживать. А также учесть запас угля на «Ослябе». С возможной дальностью плавания, причем шесть часов полного хода сюда не входят – это будет маневрирование и действия в бою. Мне нужно знать точно!

Фелькерзам чуть наклонил голову, и Бэр все моментально понял, затушил папиросу в пепельнице и поднялся из кресла. Встал и адмирал, негромко произнеся странную для командира «Осляби» фразу:

– Все будет совсем иначе, Владимир Иосифович – таких ошибок допускать нельзя. Но время у нас еще есть!

И отпустив Бэра, Фелькерзам тяжело опустился в кресло, и немного отпил коньяку из стакана, о чем-то задумавшись…

– Такая сила, и все предрешено. Обреченные на заклание…

Фелькерзам, жадно глотая солоноватый морской воздух, внимательно разглядывал черные корпуса кораблей, будто отлитые из металла – приземистые, сильно ушедшие своими большими тушами в свинцовые воды, с дымящимися трубами. Все четыре броненосца первого отряда, главная ударная сила эскадры произвели на него ошеломляющее впечатление. Ведь одно дело – брать их картинки из собственной памяти – либо виденных наяву самим контр-адмиралом, или по фотографиям и компьютерному моделированию его «альтер эго». И совсем другое – вот так рассматривать, оценивать как бы двумя половинками разума, слитого воедино, видеть почти вблизи, что там за расстояние в пять кабельтов.