– Рано утром в село пришли усташи, дома грабили и поджигали, а жителей согнали… всех, мужчин, женщин и детей, в один сарай и сожгли, – сказал Деян. – В живых остался только этот паренёк. – Деян, пытаясь скрыть слёзы, отвернулся в сторону. – Там… там трупы обгорелые кругом… Взрослые, дети, даже младенцы…
Деян не выдержал: громко всхлипнул и, вытирая запястьем глаза, отошёл в сторону, чтобы уже никто не видел его слёз.
Елагин склонился над пареньком, погладил его по голове.
– Успокойся, тебя здесь никто не обидит, – сказал Елагин как можно мягче. – Тебя как зовут?
– Радко, – тихо ответил мальчишка.
– А родители где?
– Мамка, папка, сёстры, братики – все сгорели. Только я убежал… Они стреляли, но я убежал.
– Кто это они?
– Хорваты и русские.
– Русские? – не поверил Елагин.
– Да, русские, – подтвердил мальчишка.
К Елагину подошёл один из разведчиков.
– Они ушли всего часа три назад по дороге на север, – сказал он. – Идут медленно, с повозками награбленного. Мы можем перехватить их.
Елагин видел, что сейчас его бойцов занимало только одно – месть. И все ждали слова командира. Командир же должен был не столько прислушиваться к зову сердца, сколько подчиняться доводам разума. Разум же говорил, что усташи уходили на север, в противоположную от спасительных гор сторону, а это значило, что если сейчас броситься вдогонку за ними, шансов уйти от преследующих отряд немецких карателей будет совсем мало. А, значит, отряд ждёт гибель… Это с одной стороны, а с другой, если преступление окажется безнаказанным, то зачем они вообще воюют?!
Елагин оглянулся. Лица обступивших его партизан были более чем красноречивы.
– Первая и вторая рота во главе с Гораном идут через перевал. Задача: перехватить усташей и уничтожить, – приказал Елагин. – Я вместе с третьей ротой двигаюсь по дороге и перерезаю им пути отступления.
Елагин выдохнул: он всё ещё сомневался в своём решении, но отказаться от него уже было невозможно…
Горан постарался: партизаны успели вовремя и устроили засаду. Когда Елагин подоспел к месту боя, всё уже было кончено. Операция возмездия прошла более чем успешно. У партизан потерь не было, а отряд усташей был практически весь уничтожен. В плен попала только дюжина человек.
Горан подошёл к командиру.
– Тут, и правда, не только усташи были, – произнёс он, перевернув сапогом лежавшее на дороге мёртвое тело; в сторону откатилась кубанка с гитлеровским орлом, а на сером немецком мундире стали видны лычки с черепами и знак казачьих войск СС. – Это казаки, – сказал Горан и посмотрел на командира; взгляд его был непонимающий, обиженный. – Но как могли они, русские, своих же православных братьев?!..
– В живых кто-нибудь из них остался? – спросил Елагин.
Горан презрительно махнул в сторону сидевших на обочине пленных.
– С казаками можешь разобраться сам, а с усташами позволь уж мне.
Елагин согласно кивнул. К нему подвели пятерых эсэсовцев. В пыльных мундирах, с завязанными руками, потерянные и жалкие, они стояли, сгрудившись и прижавшись друг к другу плечами.
– Офицеры есть? – спросил Елагин по-русски.
Вперёд вышел пожилой усатый мужчина.
– Я командир отдельной казачьей сотни, – сказал он.
Что-то неуловимо знакомое мелькнула в чертах этого человека, в его голосе. Вдруг перехватило дыхание – Елагин узнал пленного. Это был Мухин… Да, это был он, есаул Мухин! Постаревший, поседевший, с впалыми, дряблыми щеками и поредевшими, обвисшими усами, с растерянным, безумным взглядом, в немецкой форме с лычками СС, но это был он!
