Письмо. Феликс открыл конверт. Знакомый крупный, размашистый почерк, знакомые слова…
«Дорогой, любимый Фелечка! Самый родной, самый близкий. Я такая ужасная, никудышная, я опять тебя обманула. Мне пришлось уехать раньше. И мы опять не встретились. Но скоро все изменится, и мы сможем быть вместе. Ты самый лучший, ты добрый и благородный. Я знаю, ты простишь меня. Я так хочу поскорее увидеть тебя. Через два дня я буду в Запорожье и пробуду там неделю. Выступаю на Всеукраинском съезде комсомола. Это всего два концерта, остальное время – мое. Это наше с тобой время. Приезжай поскорей, мой родной. Я буду жить в гостинице против здания обкома комсомола. Все дни и ночи будут наши. Я научу тебя зароастрийской любви. Покажу тебе три позы огнепоклонников. Впрочем, извини, что за чушь я несу? Главное, что мы будем вместе. Жду тебя, мой ненаглядный, мой суженый, целую, твоя Жуля».
Жуля, какая безвкусица, что за ужасная кликуха!
С грустью читал он послание своей подруги. Сколько было таких писем, таких назначенных и несостоявшихся встреч или состоявшихся, но все равно – скомканных, мимолетных, никудышных… И каждый раз… После всего этого бесконечно повторяющегося – мелкого, неряшливого вранья, крошечных предательств и провинциального лицедейства… Ему опять хотелось… Простить, вновь утонуть и забыться в объятиях возлюбленной… под бодрые, жизнеутверждающее советские эстрадные ритмы: «Червону руту не шукай вечорами, – ти у мене єдина, тільки ти, повір…»
И в этот раз опять что-то дернулось и зазвенело у него в душе – любовь не проходит бесследно, всегда что-нибудь да остается… Жанна – смелая, веселая, независимая… А еще – дерзкая, своевольная… Настоящая дочь вольного ветра. Невозможно устоять перед ее напором, перед магией ее обаяния. Черт побери, она же тебе так нравится, к тому же – любит тебя… Ну, так, как умеет. Как умеет, так и любит… Бери за руку, – и айда в Ленинград; сваяете малыша, будет семья, что еще человеку надо?
Тоскливо заныло в груди. На мгновение всплыли постные лица «сэстер» в косыночках (откуда они могли взяться?) и грустное лицо мальчика, похожего на Жанну. Феликс вздрогнул – чур меня…
– А сами-то вы кто, милая леди? – спросил он у «балерины».
«Балерина» держалась просто и без церемоний, они говорили, как давние-давние друзья. Феликс узнал, что его новая знакомая – из Москвы, что зовут ее Наташей – «мне больше нравится, когда меня зовут Натой». А фамилия у нее довольно причудливая – Розенталь-Померанская. Что она действительно балерина, балерина в прошлом, а сейчас – на пенсии. Балерины уходят на пенсию очень рано по меркам обычных людей. Стаж ее выступлений шел с пятнадцати лет, и сейчас уже набежало двадцать лет на сцене.
«Такая молодая, и на пенсии», – подумал Феликс. Но она все равно работает, преподает хореографию в училище. Зато летом свободна, как птица. И с июня до конца сентября живет здесь, в палатке в Третьем ущелье. Что здесь делать столько времени, неужели не надоедает? «Это особое место», – сказала она, но ничего объяснять не стала.
Феликсу было уютно рядом с этой женщиной. Может, просто аура чудесного ущелья? «Особое место»… Нет, его определенно тянуло к этой женщине, но, кроме того… В ней было что-то от его мамы. Странное сочетание. Никогда раньше он ничего подобного не испытывал. Они долго бродили по пляжу. Феликсу хотелось рассказать Наташе о себе, о своих проблемах, о работе. О Жанне, об их романе. Рассказывал он и об Алине, о многом другом – боже, какой я дурак – зачем это надо: раскрывать всю поднаготную совершенно незнакомому человеку? Но он говорил, говорил…
