– Ну, подкупай доходчивее, пока не понимаю, – предложила я, дожевав ватрушку и жестом требуя вторую.
– Юна, ты болеешь? За семь дней с лица спала и иногда… качаешься, – без усмешки спросил Яков. Поставил на подоконник чашку с чаем, блюдце с пластами творога. Сел на завалинку, откинулся на стену. Прикрыл глаза, делая вид, что загорает под ранними косыми лучами. – Как вообще можно мерзнуть в такую жару?
– Я думала, никто не замечает, – огорчилась я, плотнее кутаясь в кофту.
– Никто. Я пустил слух, что ты простыла в грозу.
– Спасибо. Тогда нет смысла отрицать… мерзну. Мне снится зима, – призналась я и сразу пожалела об этом. Не хочу объяснять прочее. Его многовато – прочего!
– Ага, попалась-проболталась! Дальше давай. У меня три ватрушки в запасе.
– Есть люди, которые живут сегодняшним днем. Им не страшно из-за последствий, любых. Они напиваются без мысли о похмелье, заводят знакомства без оглядки на приличия, жрут в три горла и не думают о жирном брюхе.
– Это ж я, – Яков расплылся в улыбке.
– А есть те, которые живут завтрашним… или вчерашним. Они так заняты последствиями, что ничего не могут начать. Это я. Я не боюсь, тут другое: думаю больше, чем следует. Может, меня стукнуть по голове? Я ужасно от себя устала, Яков.
– При чем тут зима? – он вернул разговор к изначальной теме, словно я не пыталась отгородиться от неё частоколом слов. Поднял руки, намекая на перемирие. —Язык откушу, а не выдам тайну посторонним. Юна, я серьезно… почти.
– Будем считать, что совсем серьезно. Не болтай об этом. Мне снова и снова снится чужая зима, и кто-то умирает в той зиме. Боюсь даже шепотом сказать, почему и как. Я постепенно замерзаю… и узнаю ответ. Не хочу, а он вроде бы рисуется инеем по стеклу сна. Ночь за ночью.
– До чего же ты манерная барышня, – Яков повернул голову, подмигнул мне и снова прижмурился. – Тебе бы воз денег, страдала б возвышенно. Нет, стало б еще хуже. А так… мозолей набьешь, через них маета и схлынет. Айда пиёну укоренять, ась? – предложил Яков и быстро добавил: – Драчливое тесто в отъезде. Я подрядился настроить пианино. Бесплатно. Вдруг от звука отогреешься, ась?
– Яков, и чего ты тратишь на меня силы?
– Да так, – он дернул плечом. – Изучаю. Обычно я сразу схватываю в людях главную нитку. Про себя зову таких, в одну нитку, «люди на бантике». Дерни – и они распускаются… то есть делают то, чего я жду. А ты сплошной клубок мороки. Все с подвывертом. Аж злость берет! Я бы тихо злился, но не получается. Есть один очень дорогой мне человек. Я поймал сходство его слов с твоими сразу, мы еще ехали от станции. И вошло в ум: раскушу тебя – смогу стать менее примитивным. Он умница, умнее меня в тысячу раз. Ему всегда было сложно со мной, я причинял боль и разрушал порядок. Иногда случайно, иногда и намеренно. Мы не общаемся. И мне больно, чем больше времени проходит, тем хуже… Но я не знаю, как изменить это. Все это.
– Ты сегодня честный? Уши от твоих слов в трубочку не сворачиваются, как обычно. – Я взяла третью ватрушку, своевременно подсунутую Яковом. Прожевала и хмыкнула. – То есть ты используешь меня, предупредив.
– Ага, – легко согласился Яков. – На твоем примере изучаю природу особенных людей. Опробую, что с вами работает, за какие нитки вас дергать.
– Сегодняшняя нитка – честность?
Он не ответил. Душе стало немножко больно. Ощущение натянулось и пропало, стоило вздохнуть поглубже. Я подышала, глядя вдаль и делая вид, что принюхиваюсь к чаю. Попросила заново наполнить чашку.
